Радист сказал по-немецки:
— Я несколько раз просил вас не трогать ничего в моей каюте.
— О, извините, герр кондуктор. Вы же разрешали мне иногда слушать голоса эфира. Такая невинная вещь. Прошу еще раз извинить, я ухожу, и все же с разрешения вашего любезного командира я буду еще изредка заходить к вам. — Он усмехнулся и ушел.
— Алешенька, милый мой, скажи, долго этот фон барон стучал на моем ключе?
— Да как вы ушли, дядя Герман, так он и начал тирикать, а сам таким ласковым притворился, все зубы мне скалит. Почему они у него все золотые?
Радист осмотрел свою аппаратуру и сказал без улыбки:
— Передатчик включен.
— Вы думаете, что он своим передавал что-нибудь?
— Пока не знаю. Пошли на бак и давай с сегодняшнего дня закрывай рубку на ключ. А ты вообще присматривай за ним.
— Давайте, дядя Герман, будем присматривать, а то, сами знаете, наведет подводную лодку.
— Здесь не должно быть подводных лодок. Мы порядочно отошли от берегов Европы и от рейсовых линий. Лодки караулят на караванных путях и на подходах к портам.
Юнга улыбнулся:
— Вот и хорошо, что так далеко отошли. А то я порядком струхнул, когда вы вошли и начали его крыть по-немецки. Вот, думаю, сижу, как дурак щерюсь на его золотые зубы, а он погибель на нас наводит. — Лешка сдвинул брови. — Все же что вы про него полагаете? Ненадежный мужик, да?
— Вот именно, Алеша, ненадежный, а время еще военное.
— Ну это конечно. И хоть кругом вода да небо, а все-таки как они английский миноносец подсидели, сами тоже нарвались. Ну а нам зевать нельзя. Вы знаете, что Зуйков говорит?
— О чем?
— Про грабли.
— Нет, не знаю.
— Раз в год и грабли стреляют.
— Очень мудрая пословица, поэтому, Алексей, давай смотреть в оба.
— Давайте!
На том порешив, они закрыли двери на ключ и отправились на бак.
Тем временем ликующий барон фон Гиллер пришел в каюту артиллерийского офицера. Новиков, по обыкновению, лежал на койке, уставившись в потолок, не поворачивая головы, спросил:
— Ну как, удалось хоть сегодня?
— Наконец-то! После страшного удара, нанесенного мне судьбой, эта капризная богиня вновь обратила ко мне свой благосклонный лик.
— Что-то слишком витиевато вы стали изъясняться, барон. Не похоже на вас.
— Да, я, как правило, не многословен и склонен говорить просто. Но мне сейчас хочется запеть. Немыслимая удача! Я разговаривал с рейдером, это «Хервег»! Как я — и ожидал, он возвращается от берегов Бразилии. Латиноамериканцы после наших временных неудач на фронте…
— Временных ли?
— Вы хотите сказать?..
— Что ваша песенка спета. Но не будем терять время в напрасном споре, тем более мы никак не можем повлиять на исход войны…
— Вполне разумно.
— Итак?
— Да, после наших временных неудач на Западном фронте латиноамериканцы отказали нам в снабжении.
— Предложили интернироваться?
— Да, но капитан Рюккерт никогда не пойдет на это. После стольких славных дел и вдруг — сдаться! Нет, подобное не в немецком духе.
— И ваши сдавались за милую душу, что-то я не слыхал у вас ни одного случая подобного бою нашего «Варяга».
— «Варяг», что это?
— У меня нет настроения читать вам лекцию о славнейших страницах русского военного флота. Продолжайте, барон.
— Хорошо, только не перебивайте меня, прошу вас.
— Ладно, барон, не буду перебивать вас и напоминать вам о печальной судьбе флота Германии.
Капитан-цурзее показал золотую полоску зубов и передернул плечами, его отличное настроение прошло. Он сказал холодно:
— «Хервег», видимо, следует к берегам Африки, а может быть, и в Океанию. Сейчас мы идем встречными курсами. «Хервег» находится от нас в тысяче миль.
— Скорость?
— Не менее пятнадцати узлов.
— Да мы делаем около десяти при слабом ветре.
— При благоприятных обстоятельствах мы встретимся к исходу вторых суток.
— Допустим — на третьи.
— При условии, если будем ежедневно сообщать координаты и все изменения курса. Конечно, лучше бы связываться чаще. Мне сообщили, поняв, в каком я положении, что радисты на «Хервеге» будут дежурить круглосуточно, настроившись на нашу волну.
— Больше одного раза в сутки вам не удастся вести передачу на свой «Хервег».
— Согласен. Тем более что радист, кажется, что-то подозревает или питает ко мне националистическую вражду. Он чуть не застал меня за работой на ключе.
— Чуть — не считается. Плохо, барон, что вы не смогли внушить ему более нежных чувств.