Надо ли говорить вам, друзья, - сказал капитан, - что на другой день Шереметьево с утра было осаждено толпами встречающих. Бог ты мой! Вокруг вокзала и взлетно-посадочной полосы выстроилась внушительная цепь солдат. Там были даже танки и БТРы. Не помогло. Вы видели когда-нибудь перевернутые танки? Я видел. На мне порвали всю одежду, и теперь я вынужден ходить в парадной форме. Многие взлеты в этот день были отменены. Не смогла вылететь на товарищеский матч сборная страны по футболу. Были присланы дополнительные войска, и тут-то и случилось знаменательнейшее событие: рок-поколение советских войск присоединилось к встречающим! По-моему, многие люди только тогда начали понимать действительный масштаб происходящего...
Сперва все это походило на кошмар, удивительно, что не было жертв... Но как только объявили ожидавшийся рейс, полоса была очищена в мгновение ока. Самолет приземлился, однако, как только он сел, еще до того, как остановились двигатели, откуда-то внезапно подъехали несколько легковых машин. Спустя минуту кавалькада рванула с места, и только их и видали...
На следующий день, то есть позавчера, все газеты напечатали информацию о приезде Леннона. Просто как плотину прорвало.
По радио прозвучала передача о жизни и творчестве Леннона. Маяк без конца крутил пластинки Битлз и Леннона. Телевидение показало "Ночь после трудного дня", а спецвыпуск Новостей популярной музыки был целиком посвящен Леннону, причем именно тогда Троицкий проинформировал телезрителей, что, по окончательным сведениям, концерт решено провести не в Ленинграде, а все ж таки в Москве, и даже не в самой Москве, а за городом, почему-то на Бородинском поле. Далее он добавил, что организаторы уже определили состав аккомпаниаторов, которые будут сопровождать выступление. "По понятным причинам, - сказал Троицкий, - я не буду называть имен, сообщу лишь, что состав, естественно, состоит из звезд первой величины, а всего в нем более тридцати музыкантов, которые будут сменять друг друга по ходу концерта. Несколько новых песен Джон исполнит сольно".
Сразу же после окончания передачи тысячи москвичей, несмотря на позднее время, заполнили улицы. Они спешили занять очередь у концертных киосков. Город стал походить на осажденную крепость. Повсюду ездили военные патрули и милиция. Беспорядков, однако, не было. Люди мирно стояли, сидели и спали в очередях.
Всю ночь в городе не переставая играла музыка. Она гремела в полную мощь из многих раскрытых окон, каждый десятый человек в очереди держал в руках магнитофон или приемник, из которого раздавался голос Леннона. Ночь обратилась в день. Так продолжалось до десяти часов утра. А еще раньше, в половине девятого, из динамиков патрулей последовал приказ расходиться - по той причине, что, дескать, ни один киоск не будет работать. Как бы не так. Расходиться никто и не думал.
В девять часов киоскеры все ж таки появились, однако билетов на Леннона не было. Недоумение народа разрешилось к десяти, когда на улицах появились люди, продававшие билеты с рук. Началось столпотворение.
Вмиг первая партия была распродана. Через час последовала вторая, но и ее расхватали моментально. Новые партии шли уже по двойной и тройной цене, и все равно спрос не падал. Однако, в 14.00 стало известно, что все билеты были липовые. По ТВ и радио передали информацию о том, что билетов вообще не будет, так как концерт-то ведь состоится на поле, куда смогут попасть все желающие. Обладатели билетов схватились за головы, но было поздно...
После чего в городе начался карнавал. Откуда-то выползло множество бродячих музыкантов и групп, исполнявших на улицах как песни Леннона, так и все, что угодно. В Лужниках высадились Веселые Ребята, в "Динамо" шустрил Малежик, а на Пушкинской площади гремела София Ротару с новым хард-роковым репертуаром...
К вечеру никто уже не мог понять, где и что происходит. По телевизору и радио звучал уже не Леннон - все было наглухо забито симфонической музыкой, как в дни похорон вождей.
В 21 час 30 минут сквозь плотину классиков прорвался экстренный выпуск телеслужбы новостей - шли репортажи с западных границ, осажденных толпами фанов, желающих видеть воскресшего Леннона. Выпуск был обрезан на полуслове, на экранах снова загрустил скрипач апоплексической комплекции, однако ровно в 22.00 перед зрителями возникло не менее грустное лицо диктора Кириллова, трагическим голосом зачитавшего обращение правительства к народу с просьбой сохранять спокойствие и взаимное уважение. В те же минуты слушатели Голоса Америки, переживая сложную гамму чувств, узнали поразительную новость: западных границ страны больше не существовало. Но самое главное было в
ТРЕТИЙ СОН МАМАЯ ВСЕ ЕЩЕ ТРЕТИЙ СОН МАМАЯ
* * *
А было многое. Влажная зелень и пестрый блеск исчезающих бликов. Вода, текучая вода, медленно, тягуче скользящая меж растопыренных пальцев, и брызги, всплески стремительной лавины радужно переливающегося ливня, сдавленный смех, мокрые пряди волос, те глаза и камни, камни, камни... И смех, и плач, надрывный и манящий, до бесчувственности легкое, до боли, до крика, до дрожи под ложечкой парение в бесконечности мириад пространства. И шепот, близкий-близкий, когда кажется, что вот оно, единственное, неповторимое, и стоит только шаг, и стоит только шаг, и стоит только шаг... Ты делаешь этот шаг, и холод входит в тебя, и рот в песке, и камни в ладонях твоих... И снова смех и смех, и руки - тянущие вглубь, душащие, обвивающие в судорожном, сквозь смех и плач, наплыве лихорадочного возбуждения, и отпускающие - стыдливо, беззащитно, опрокидываясь в блаженном изнеможении...
А небо уже падало на них, и облака с серебряными лентами в кудрях обнимали их смертным саваном. Но снова и снова, с хрустальными от слез глазами, слагала свой звериный крик тишина. Он чувствовал этот крик, он помнил его, как помнят дети забытое имя матери. Ночь застыла, как ослепший ветер.
В озеро, голубое, точно выкроено оно из неба, прямо в солнце, как в огненный обруч цирковой, с визгом ныряют дети, блистая ногами. Смех детский - как солнечные зайчики - прыгает по воде и отлетает, тает, едва отзвенев свою короткую жизнь. Если бы умер этот смех во сне.
CODA: ЭПИГРАФ
Быть может, двойник мой сидит на Востоке, с колесами кайфа, в Саду Камней. А может, на Западе в мусорном стоке он ждет подругу на седом скакуне.
А мне поять на Запад, и на Восток поклоны мне тоже в лом отламывать, и есть тому резон: мы роковые клоны, мы попсовые клоны, живем мы до субботы и слушаем музон.
Она ушла из дома в среду, ночью. Он ждал ее в машине, стучался дождь. И вот мотель, и комната, постель на ощупь. Она сказала: "Погоди". Она сказала: "Не свети. Ведь это - наша ночь".
Он ждал ее долго, стучалось время. Ее нашел он в ванне с разбитым шприцем. Она сказала: "Это смерть летит, как птица. Иди ко мне, я так боялась не узнать тебя".
А мы играем септы, мажоры, гаммы, считаем дни по номерам Экспресса и Стоун. Мы роковые фаны, мы попсовые фаны, живем мы до субботы и слушаем музон.
Утром - будильник, пора на работу. Весь день считаю без конца, когда же суббота. В субботу мы - герои дня, в субботу мы - пророки, и мы опять сыграем вам. Про что же? А про то, как:
Она ушла из дома в среду, ночью. Он ждал ее в машине, стучался дождь. И вот мотель, и комната, постель на ощупь. Она сказала: "Погоди". Она сказала: "Не свети. Ведь это - наша ночь".
1986-88 гг.