Когда Фрося приводила в порядок мою комнату, я делал вид, что читаю газету или книгу, а между тем внимательно и жадно следил за ее ловкими и сильными движениями, любовался ее грациозной, гибкой фигуркой и желал ее. Сблизились же мы с нею совершенно неожиданно и страшно просто.
Однажды, после товарищеской выпивки, с трудом добравшись к себе, я свалился в кровать и заснул мертвым сном. Проснулся поздно, после полуночи. В горле пересохло, во рту терпкий, горячий песок, в голове легкий шум, как от отдаленного прибоя. Мучительная жажда заставила меня впервые в столь позднее время зайти в комнату Фроси, где находился водопроводный кран.
Осторожно, крадучись, чтобы не разбудить Фросю, открыл я дверь ее комнаты и уже было сделал несколько шагов к водопроводному крану, как вдруг почувствовал, будто сзади меня кто-то не то толкнул, не то беззвучно окликнул; я быстро обернулся.
На столике, около постели, горела маленькая лампочка. Фрося лежала полуприкрытая одеялом, и я впервые увидел ее белые формы. Широко раскрытые большие, зеленые глаза Фроси встретились с моими. Я не понял, но почувствовал страстный, безмолвный призыв ее потемневших глаз и радостно, без слов, пошел на их зов. Незнакомый мне холодок пробежал по спине и ногам, где-то глубоко в сердце звонко запела до сих пор молчавшая во мне струна страсти, и я, совершенно трезвый, но не понимая, что со мной делается, машинально поставил пустой графин на стол, машинально скрутил и без того слабый огонек лампочки, и тихо, с сильно бьющимся сердцем, уверенно и настойчиво, склонился над Фросей и горячими руками прикоснулся к ее холодной, чуть-чуть вздрагивавшей груди...
Это было мое первое грехопадение...
II.
Моя комната находилась рядом с Фросиной в „низу“ полутораэтажного особняка. „Верхъ“ занимали старики-супруги, хозяева этого особняка, а „низ“, где когда-то вырастали один за другим их многочисленные сыновья и дочери, стоял пустым, но всегда готовым принять в свои стены изредка наезжавших в гости бывших питомцев. Только одна маленькая угловая комнатка, рядом с комнатой горничной, отдавалась в наем. В ней я и поселился. Само собой понятно, что после описанной ночи, Фрося стала моей любовницей. Она являлась ко мне каждый вечер, усталая и нежная, охотно болтала о себе, дурачилась, шутила и уходила от меня ранним утром, когда я еще спал и все это делалось просто, естественно, бескорыстно.
Вскоре я совсем привык к ней и знал не только ее настоящее, но и все прошлое. Дочь бедной поденщицы, закончив курс грамоты в приходском училище, Фрося была отдана матерью в няньки, а сделавшись старше, сильнее, поступила в горничные. Через три года, когда ей минуло 19 лет, она пошла на содержание. Первый „содержатель“ ей скоро надоел и она ушла от него к студенту. Студент через полгода уехал в университет. Тогда, отказавшись от дальнейших предложений, она зажила „тайной одиночкой“. Началась сытая, легкая, вольная жизнь. Имея несколько мужчин, из числа прежних знакомых, которые сами являлись к ней, она не должна была выходить на „улицу“, принимать участие в пьяных оргиях, и заводить знакомства со своими товарками по профессии. Благодаря этому ей жилось хорошо, спокойно, но очень скоро она почувствовала какую-то непонятную ей пустоту, тоску.
Привыкший-ли с малолетства к физическому труду, молодой, здоровый организм требовал своего, тосковал по работе, или подневольный разврат, необходимость отдаваться не тогда, когда самой этого хочется, а когда этого хотят другие, стал возмущать ее все больше и больше, но Фрося стала нервничать и, наконец, однажды, в припадке неудержимой злости, выгнала от себя одного за другим всех своих клиентов, выгнала грубо, цинично, нагло, так, как умеет это делать лишь иступленная проститутка. Стало еще хуже. Целыми сутками Фрося оставалась одна, без дела, наедине со своей тоской и злостью, а скоро и без денег. На „улицу“ она не хотела выходить, начала искать работы и вскоре нанялась горничной к старикам, у которых я ее и застал. Работы здесь было много, и проработавши с раннего утра до позднего вечера, Фрося ложилась спать, чувствуя приятную усталость во всем теле и спала всю ночь крепким, здоровым сном. Особенно же приятна ей была уверенность, что ее никто ночью не разбудит, и она не должна будет сонная, злая пить вино, смеяться, отдаваться, не смея обидеть отказом постоянного „хорошего гостя“, щедро оплачивающего свои визиты. Фрося повеселела. Тоска и нервность куда-то бесследно исчезли. Избавившись от обязанности принадлежать всем, она тем сильнее почувствовала желание принадлежать некоторым, по собственному выбору, и охотно шла на зов таких избранников.