Я был крайне заинтересован и не мешал Фросе излить предо мною все, что накипело у нее на душе.
— С тобой вот зиму живу, с другими тоже путаюсь, а что раньше вашего брата перебывало, так и счесть нельзя, — и все это, по моему, ни к чему ничего не значит. Потому, только тело мое вы берете. А души я никому не отдавала. Ни за деньги, ни за почет, ни за любовный соблазн!.. Душу я берегу и соблюдаю — она Божия. А тело мое! Что хочу, то с ним и делаю. Все равно, что с платьем своим; захочу — носить буду, беречь, — захочу— татарину продам, либо нищенке подарю. И пес с ним! Так и тело... Родилось оно в позоре, грязи, от разврата и пьяного разгула, и после смерти вонь и зараза от него идут... И Богу оно не нужно! Не может он о такой дряни заботиться.
Если бы была такая мать, что призвала своих детей, когда они в возраст войдут, и понятие начнут иметь, да рассказала бы им так, чтобы они действительно поняли, что это они именно, а не кто другой, так родились, — в позоре, в гадости, грязи, от разгула и разврата, так дети ту мать на клочки бы разорвали, и сами больше не жили бы... А если бы Бог хотел, чтобы тело наше было чисто, так он бы нам и давал его чистым... Почему же не из сердца матери ребенок рождается? Полюбили скажем, мужчина и женщина друг друга, пожелали иметь себе ребенка, — от головы и сердца, по желанию, по молитве их, у матери ребенок растет. Чисто зачатый, в чистом месте, чисто рожденный. Но Бог этого не сделал, не захотел. Ему тело человеческое не нужно. И родится человеческое тело стыдно, и умирает стыдно, грязно, скверно, в болях. И после смерти оно воняет хуже всего, и зараза от него идет.
Опять же, какая женщина может заранее сказать: будет у нее мальчик или девочка, красивый или нет, брюнет или блондин? Никакая!.. Хозяин, если захочет, чтобы у него сад во дворе был, какой пожелает, таких деревьев и посадит; и если присматривать, да ухаживать за ними будет, то и сад у него будет хороший и обязательно такой, какой он хотел: посадил грушу — грушевый, посадил вишню — вишневый. И будет ему, по трудам да по желанию его. А сын или дочь у него родятся, не по трудам, а по распутству. Да еще будут ли, нет ли, ни ему, ни бабе неизвестно. Иная баба и жизни хорошей, и с мужем честно живет, весь век молит себе детей, посмотришь, и здоровая она, и мужик — во какой детина, а нет у них детей и нет. А другая и гулящая, и в чем только душа держится, и детского духа терпеть не может, после каждых родов, в больнице лежит, только не помирает, и муж за детей бьет ее смертным боем, и песет она детей, как курица яйца.
Нет, Бог здесь не причем. Сам Христос тело себе на грязной соломе среди овец взял...
И нарочно Бог это так делает, чтобы человек телом своим не дорожил, не гордился, не печалился, и не заботился о нем. Потому, как ты тело свое ни соблюдай, — все равно оно грязь и стыд помрет и его черви сожрут. И конец ему. Было, да нету-ти.
Вот и все! А потому занимайся чем хочешь, живи, как хочешь и как знаешь. Хоть всю жизнь на одном камне просиди, хоть кубарем по всему свету кружись...
Фрося встала на ноги, подняла руки и, глядя в далекую темнеющую глубину неба, с горячим экстазом, с непоколебимой верой, продолжала.
— И потому верю я в Бога, и молюсь Ему, и свою жизнь скверной не считаю. И не потерянная я! Потому что ни я Бога, ни Он меня, не потеряли, не оставили... Никогда я чужой души не хотела, и своей никому не отдам, ни за деньги, ни за почет не продам ее, и силой никто ее у меня взять не может, потому что она только моя, да Божья!..
Фрося снова села, и придвинувшись близко ко мне, тихим боязливым шепотом добавила:
— Вот, если бы я полюбила кого, так полюбила, что больше жизни, больше души моей мил он мне был-бы, чтобы каждое его слово для меня заповедью было, вот тогда я действительно потерянной буду; Бога забуду, потеряю Его, на человека молиться буду...
Я сидел ошеломленный. Весла давно уже неподвижно висели по бортам лодки, и узкая быстрая речонка бесшумно несла нас мимо заснувших камышей и свесившихся над водою плакучих ив. Золотистый закат быстро темнел. Вместо веселого чириканья птичек, из плавни неслись мягкие, низкие ноты болотных „бугаев“, и крикливые фальцетные голоса лягушек. Из камышей поднялись на воздух тучи комаров, и с жалобным звоном порванной струны уже носились над нами, собираясь жалить... Нужно было торопиться на простор реки. Я взялся за весла, а Фрося стала отгонять от себя и меня комаров.