— Дверь не заперта, войдите!
Вошла высокая вся в черном, красивая дама, с строгим профилем и подвижными глазами.
— Вы вероятно, madame, хотите побранить меня за вчерашнее?
— Вовсе нет, милая моя, вовсе нет! Наоборот, я хотела первая поздравить вас с успехом. Кстати, и вставать пора...
Конечно, вы сами понимаете, что всегда такой строгой нельзя быть... Ну, да первый раз прощается. Тем более, что вчера вы были так остроумны, веселы и кокетливы, что оказалось слишком много претендентов. Пожалуй, вы сделали самое лучшее, не отдав никому предпочтения. Вообще, без комплиментов, вы очень умная девушка, цену себе знаете, и много вам не придется объяснять.
Разговаривая, madame точно ощупывала глазами полуприкрытые одеялом высокие, наливные формы Шуринаго тела, оценивала их и, видимо, осталась довольна.
Шуре сделалось противно и жутко. Она чего-то боялась, чего-то ждала и выдавала свое волнение неестественно громким, напряженным голосом.
— Да, madame... Я надеюсь... Я, вероятно, скоро освоюсь... Я очень хочу этого... И вы так добры ко мне. Я вам очень благодарна!.. Вчера вы так часто приходили ко мне на помощь. Некоторые мужчины были, — неправда-ли, — слишком грубы...
— О, да! Иногда они забываются и позволяют себе больше, чем следует. Тогда я им напоминаю, что у меня необходимо держать себя корректно!.. Кстати, не называйте меня: madame. Это слишком грубо. В шутку мои друзья называют меня Маркизой, а лучше всего, просто по имени — Ольга Павловна...
— Однако, я заболталась! У меня еще хлопот полон рот. Сегодня к обеду приедет кое-кто из ваших вчерашних конкурентов. Исключительно ради вас! Так вы, душечка, не заставляйте себя ждать. Подымайтесь скорее...
— Жаль, что у вас нет еще других платьев, кроме этого.
„Маркиза” повернула пред глазами юбку, лиф, затем повесила их на кресло, одно на другое, еще раз взглянула, отошла и стала рассматривать нижнее белье. Подняла с пола измятые чулки и бросила в угол, развернула против света простенькие, не свежие панталоны, и по ее губам промелькнула едва уловимая улыбка презрительного сожаления. Нижняя юбка вызвала на лице грубую гримасу насмешки. Но только на одно мгновение. Тотчас-же лицо ее приняло любезно-деловой вид, а голос звучал попрежнему вежливо, любезно, но уже с металлической, властной ноткой.
— Платье еще куда ни шло, а белье необходимо сейчас же другое. Я вам пришлю... Ну до-свидания, торопитесь. Мы ждем вас в столовой... Кстати, вы ведь говорите по-французски... Не забывайте, что это тоже имеет свою цену...
„Маркиза“ вышла, а через минуту появилась горничная с бельем. От услуг ее Шура отказалась. Подобострастно-циничный, внимательный взгляд горничной, не молодой, костлявой женщины, вызвал в Шуре необъяснимую гадливость.
Одеваясь в нарядное, тонкое, все в прошивках и кружевцах, белье, Шура подумала о том, не уйти-ли ей отсюда.
— Пока не поздно?!.
Но тотчас-же, точно бичом, больно стегнул ее вопрос: „куда? зачем?“, и ею снова овладела решимость.
Осмотревшись в зеркало, она с удовольствием заметила, что лицо ее все также свежо и красиво, оправила платье и твердою походкой направилась к двери. Переступая порог, она мысленно перекрестилась, почти громко обозвала себя за это „сволочью“ и быстро направилась в столовую.
В большой, солидно и со вкусом уставленной столовой сидели за столом: Ольга Павловна, несколько барышень — обитательниц этого „дома“ и трое мужчин. При появлении Шуры мужчины поднялись и пошли ей навстречу.
Их почтительно-корректное приветствие и обрадовало ее, и заставило съежиться от чувства скрытой обиды. По их лицам она видела, что они, действительно, только ради нее приехали сегодня сюда обедать, и поняла, что вопрос, кто из них будет обладать ею первым, для них по своему, не менее серьезен, чем для нее. Это вопрос особой, специально мужской, спортивной чести. И ей вдруг сделалось зло и весело.
И за обедом она шутила со всеми, много пила, а когда после обеда собрались поехать кататься за город, она решительно отказалась сама выбрать себе кавалера.
По жребию с нею поехал старичок-француз. Всю дорогу говорил анекдоты, целовал руки, затылок и уверял в любви. Это было скучно.
После прогулки заехали в загородный ресторан ужинать и слушать цыган.
За ужином много пили, пили безалаберно, точно торопясь, и с каждой минутой вели себя непринужденней, откровеннее. Все были веселы, а Шура больше всех. Рядом с нею сидел молодой златокудрый кандидат прав. Остроумный, смешливый он держал себя проще и увереннее других. Звали его Колей, но быстро хмелевшая Шура называла его Женькой и в конце концов потребовала, чтобы он был торжественно переименован в Евгения. Кандидата перекрестили. Одна из девиц приняла на себя обязанности крестной матери, седобородый артиллерийский подполковник толково, с большим знанием дела отслужил чин крещения. Старичок-француз исполнял обязанности крестного отца и церковного служки. Шура — крестной матери. Нарекаемый Евгений стоял посреди комнаты задрапированный в белую скатерть и радостно гоготал, как молодое животное, когда артиллерист лил ему наголову, вместо святой воды, замороженное шампанское.