Стеценко попробовал увести ее из театра.
— О, нет!.. Милый, не надо, не проси! Я должна посмотреть на него вблизи... Я ничего не скажу ему, не сделаю, я буду совсем спокойна... Только посмотрю на него, услышу его голос, узнаю, кто с ним! Это не сестра, — я знаю его сестер! Может быть, я его больше никогда не увижу! Может быть, это судьба! Ты понимаешь?!. Ведь ты — добрый, хороший, умный... ты — мой единственный друг!.. Если они совсем чужие друг другу, понимаешь, — совсем чужие, — он свободен!.. Может быть, это судьба!..
Одною рукою прижимая бинокль к глазам, другою сжимая руку Стеценко, порою впиваясь в него своими маленькими, остроконечными розовыми ноготками, Шура говорила бессвязные, иногда непонятные слова, задыхаясь, старалась совладать с собою и тяжело дышала.
Владимир Петрович видел, что Шуру не уговорить и решил не отпускать ее от себя ни на шаг.
Раньше, чем кончился акт, она уже стояла у выхода из лож. Бледная, замершая в напряженном ожидании, она тяжело прислонилась к косяку дверей, полускрытая тяжелой портьерой. Стеценко следил за нею, готовый каждую минуту прийти ей на помощь и не заметил, как мимо них прошел Шахов со своей дамой. Они оживленно разговаривали.
Шура вдруг закрыла глаза, схватилась за грудь и стала медленно скользить по косяку двери вниз, на пол.
Публика уже вся ушла из театра, когда Стеценко с помощью капельдинера привел Шуру в чувство и почти на руках донес до извозчика.
— Ты заметил, Володя: у них обручальные кольца... Она ему говорит: — ты.. Он женат... Правда?.. У них может быть уже есть ребенок?!. Понимаешь, Володя, ребенок!.. У меня тоже есть ребенок... Его ребенок... Но моя Женя никогда не будет иметь отца. Потому что он ее отец... Моя Женя никогда не будет знать матери, потому что я — ее мать... Что же это такое, Володя?.. Почему?.. Ты умный, хороший, отвечай-же, за что, почему?..
Шура то теряла сознание, то приходила в себя. Извозчик тряс, и холодный воздух свободно обвевал ее обнаженную грудь. Рядом с нею сидел и крепко держал ее за талию молчаливый, сосредоточенный Владимир Петрович, а она не замечала ни его, ни извозчика, ни холода. Что то громадное шумело вокруг нее, навстречу неслась черная ночь, и из ее недр вылетали два блестящих золотых кольца. Кольца звенели, прыгали и снова улетали в тьму несущейся навстречу ночи, а за ними гнался, точно играючись, смеющийся Женька, и его веселый, так знакомый ей смех, бил ее по обнаженным нервам, острой болью отзывался в сердце...
Очнувшись у себя в комнате, Шура покорно позволила Владимиру Петровичу раздеть себя, легла в постель, но не спала. Рядом с нею лежал и тоже не спал Стеценко. Они молчали и думали об одном и том-же, каждый по своему.
Стеценко надеялся, что встреча в театре даст хорошие результаты. Она разбудила в Шуре старое чувство для того, чтобы окончательно убить его. Она разбила сокровенные мечты Шуры, ее тайные надежды и теперь ему легче будет убедить Шуру уйти отсюда и выйти за неге замуж...
Перед Стеценко проносились полусонные видения их будущей жизни...
Они живут в маленьком городишке его родного юга. Он — земский врач, любимый населением за свою бескорыстную, неутомимую работу, любимый и нежный муж и отец: Шурина девочка живет с ними... Из окон его домика, на воротах которого прибита большая вывеска: „Земская Амбулатория“, видно большое, точно огненное солнце. Оно, медленно погружается в далекую, заречную плавню. Изнемогая от усталости, оно нежится в золотистой пыли туманного горизонта, и дрожит в струях расплавленного металла реки. Издали доносится приветное мычание коров. Тянет парным молоком, сухою степью и черноземною жирною пылью. Все это приятно щекочет нервы, бодрит и успокаивает Владимира Петровича.
Он только что вернулся с послеобеденной прогулки и теперь, переодеваясь к чаю, бодро смотрит на расстилающуюся перед окном картину и прислушивается к детскому щебетанию маленькой Жени, бегающей около матери, под окном, в садике...
Перед Стеценко разворачивалась его будущая жизнь, трудовая, убежденная, спокойная, и он наблюдал ее, лежа молча неподвижно с закрытыми глазами, чувствуя около себя шелковое, упругое тело Шуры, теплое и ласковое.
А Шура думала беспорядочно, разбрасываясь, то о далеком прошлом, то о будущем, останавливаясь на Шахове, своей девочке, Стеценко, — то связывая их трех вместе, то задавая себе мучительный вопрос, по отношению к каждому из них отдельно: а дальше что?.. Сегодняшняя встреча мучительно всколыхнула прошлое, заставила глубже осмотреться и задуматься о будущем.