И чем больше она думала, тем мысль о Шахове все больше и больше заслоняла другие мысли, и едкая, страстная ненависть наполняла душу. Она хотела думать с такой же ненавистью и о его жене, этой изящной молоденькой женщине, и не могла. Она хотела отомстить Женьке, но всякий план мести разбивался. На дороге, между нею и им, стояла его ни в чем неповинная жена, может быть, такая-же наивная и доверчивая девочка, какою была когда-то и она сама. И она не хотела одним ударом бить и по Женьке и по ней. И чем труднее оказывалась месть, тем больше кипела ненависть, тем сильнее хотелось ей мучить его, мучить долго, изысканно, сладострастно. Иной раз снова появлялась мысль о Стеценке, приходил в голову все тот-же вопрос: а дальше что? — но она гнала его прочь. Она заставляла себя, и снова думала все об одном и том же. И мысль ее тянулась ярким лучом, разгораясь и вспыхивая, торопилась, обрывалась и рассыпалась бесчисленными брызгами. В висках, в голове, во всем теле начинала чувствоваться тяжелая боль. В груди, под самым горлом, что-то давило и клокотало. И хотелось кричать, долго, бессмысленно, однообразно, как воют звери, как голосят крестьянки в деревне, на похоронах...
IV.
Проснулись Шура и Стеценко одновременно. Оба спокойные, уверенные, сосредоточенные. Каждый из них разрешил наконец мучивший его вопрос, и чувствовал важность своего решения, его значение, его влияние на будущее.
Стеценко приподнялся, обычным движением взял голову Шуры в обе руки, долго молча глядел в ее чистые, немного усталые, красивые глаза, и затем заговорил простым задушевным тоном.
— Давай поженимся, Шура! Ты бросишь этот дом, возьмем к себе твою девочку и заживем по-хорошему.
Шура давно ждала это предложение, и ответ у нее был готов. Но теперь она была так далека от этого, что сразу даже не поняла Владимира Петровича. Она почувствовала только, что он может помешать ей сделать то, что она с таким трудом придумала ночью, на что бесповоротно решилась.
— Девочку, Женю!.. Да, да, конечно, возьмем... Только не сейчас... Нет, нет, Володя! только не теперь!.. Сейчас этого нельзя сделать. Подожди, Володя. Может быть, всего два-три дня. Я сама тебе тогда скажу... Только не сейчас... Спасибо тебе, милый мой, хороший...
Голос ее дрожал. Она умоляла его, точно он занес над нею нож.
Стеценко видел, что в ней зародилось что-то новое, большое, непонятное ему, и не стал настаивать.
Она притянула его к себе, прижалась к его груди тесно, тесно, как-будто отдавала всю себя под его защиту, и поцеловала в губы долгим, спокойных поцелуем.
Стеценко быстро оделся, простился и ушел домой, немного встревоженный, но почти уверенный, что через два-три дня получит от Шуры желанный ответ. А она потянулась за ним печально ласковыми глазами, на мгновение увидела себя вместе с ним и своей девочкой в какой-то новой, спокойно-уютной обстановке, но тотчас-же ярко вырисовался образ Шахова и заслонил собою все...
— О, да, раньше я увижусь с тобой... Ты увидишь меня такой, какая я теперь... А я посмотрю, что в тебе осталось еще от моего Женьки, — идеалиста, пылкого, честного, страстного, но безвольного. Я должна видеть тебя, говорить с тобою, чтобы все знать, все понимать... А затем уже я решу, как мне быть дальше. — Глаза Шуры блестели, тонкие губы сжались, а длинные пальцы бессознательно мяли простыню. Она говорила вслух, точно Шахов в самом деле был около нее...
Шура сама вызвала к себе кандидата Колю, в пьяном крещении Женьку, — и предложила ему поехать с нею покутить. Кандидат был в восторге. После первой ночи, проведенной с Шурой, он долго и тщетно добивался ее ласк, и ее желание покутить с ним наедине было для него неожиданной радостью.
Они обедали вместе в загородном ресторане, слушали, как тогда, цыган, а ужинать поехали в город, в гостиницу. И за обедом и в шантане они много пили, и кандидат был уже пьян. Он уже не помнил того, что в гостиницу должен сейчас прийти его приятель Шахов, которого он сам, по желанию Шуры, пригласил сюда, он не хотел ждать ужина и просил, и требовал, и торопил Шуру пойти с ним сейчас же в соседнюю спальную.
Шура медлила, оттягивала всячески время, поминутно глядела на часы и чутко прислушивалась ко всякому шороху в коридоре. Наконец, не в силах больше бороться с настойчивым желанием кандидата, она позволила ему увлечь себя в спальную и раздеть.