Шура зажмурила глаза и снова открыла их. Катафалк с телами исчез. Колыхалась тьма... Повеяло холодком, сырым запахом земли... С ржавым скрипом поползли, расходясь все дальше и дальше, стены...
В комнату ворвались какие-то призрачные, черные, то громадные, то крохотные существа. Они все сразу что-то говорили, и в словах их было безумие. Каждое слово падало ей в мозг светящейся, расплавленной капелькой. Точно ртуть разбитого термометра. Капли жгли мозг, перекатывались, кружились, и она тщетно старалась остановить, удержать, осмыслить их.
Бешено закружились мысли Шуры, в погоне за капельками... И уже не повинуются ей.
Она мчится прочь, теряя по дороге яркие лохмотья, обнажаясь и хохоча.
Шура ловит лохмотья, старые, пестрые лохмотья, обрывки каких-то былых, нарядных одеяний; она судорожно хватается за них, боясь растерять, ибо знает, что в них весь старый смысл и уклад ее жизни, все ее прежние надежды и верования!..
Но лохмотья падают, улетают от нее, и панический ужас, смертельный страх охватывают ее.
А губы сами собой кривятся в безумный смех, из горла вылетают страшные звуки.
По всему дому понеслись визг, хохот, вой...
Руки потянулись и стали быстро ловить блестящие капельки... А они не давались, убегали все дальше и дальше...
Обливаясь холодным потом, она извивалась на полу, билась тяжелой горячей головой о земь, рвала волосы, царапала кожу... А над нею носился хохот призрачных, черных существ, и слова их падали ей в мозг бегающими, светящимися капельками...
И она не в силах уже была перестать кричать и рвать свое поруганное, но все-таки прекрасное, белое тело...
СПБ., 1907 г.
Лепестки хризантемы.
(Пасхальный рассказ)
— Как хорошо, как радостно жить! Завтра Пасха, а у меня уже сегодня Светлый праздник... Только что Ира, моя маленькая Ирочка, дала свое согласие стать моей женой!.. Плутовка: — „Если папа и мама не будут ничего иметь против!... Она прекрасно знает, что ее папа и мама уже давно вместе со мною составили против нее заговор! Следовало бы наказать скверную девочку, — попросить ее папу и маму, чтобы они разыграли комедию отказа. Но, Бог с нею! Жизнь так хороша, так радостна, — нельзя омрачать счастье моей, — о, да моей — маленькой злючки и капризницы Ирочки...
Я не шел, а плыл, летел по воздуху, не касаясь земли.
Солнце радостно заливало своими теплыми весенними лучами широкий бульвар и предпразднично суетливую, пеструю толпу, купалось в яркой свежей зелени деревьев, искрилось в зеркальных витринах, тонуло в голубоватой дымке далекого парка. Все жило радостью, трепетало чистой, одухотворенной любовью, улыбалось и поздравляло с грядущим великим праздником Весны. А в моей душе уже настал этот долгожданный день — праздник праздников!..
Я торопился к себе в мастерскую: мне необходимо было закончить еще портрет Лидии Петровны! Собственно говоря, он уже был готов, но сегодня, — я это чувствую, — мне удастся, наконец, найти те неуловимые несколько черточек, которые ему еще не достают!.. А завтра это будет мой пасхальный подарок старому другу и товарищу — мужу Лидии Петровны — доктору Зеленину... Я счастлив, я радостен, и вокруг меня, должно быть, всем радостно!..
— Счастя як трясця: як нападе, то не скоро покине! — вспомнилась украинская поговорка.
На углу меня окликнула старушка-цветочница.
— Не возьмете ли хризантемы? Я сегодня имею как раз такие, как вы всегда берете: двухцветные, — малиновые сверху и бледнорозовые снизу. Их сезон уже прошел, и доставать становится все труднее!..
— И не трудитесь, бабушка! Не надо больше доставать их: сегодня я заканчиваю работу! Спасибо вам, что позаботились обо мне.
— Как же о вас не позаботиться? Знаю я вас, молодых художников: сами никогда ни о чем во время не подумаете!..
Старушка старалась завернуть цветы в большой лист белой бумаги, но стебли были слишком длинны, и ее маленькие, морщинистые ручки никак не могли прикрыть их пышные головки.
— Оставьте, бабушка, я и так донесу... Какие дивные цветы!.. Еще раз, спасибо вам...
Я взял у нее из рук букет и только что свернул за угол, к себе в мастерскую, как чуть не столкнулся с мужем Лидии Петровны. От неожиданности я смутился. Мне показалось, что глядя на эти хризантемы, он видит часть портрета, о котором до завтра ничего не должен был-бы знать. Я даже сделал было неловкое, инстинктивное движение спрятать цветы за спину, но было уже поздно.