Намазывая масло на бисквит, она вдруг ощутила свою значимость. Эти трое были здесь только из-за нее. В кои-то веки она почувствовала себя пупом земли и, наслаждаясь этим ощущением, размазывала масло по самый краешек бисквита. Даже медленные движения ножа выглядели томными, самодовольными.
На другой день, в пасхальное воскресенье, в церковь пошли все, кроме Элейн, заявившей, что она неверующая.
– Какое это имеет значение? – сказала мать, но уговаривать не стала.
Однако после службы (по окончании которой Уилла и Дерек претерпели мучительную светскую беседу с любознательными прихожанками) она решительно прошла в гостиную, где Элейн с воскресной газетой развалилась на диване, и уведомила:
– Имей в виду, голубушка, обедаешь ты дома. Без всяких отговорок. Вечером сестра твоя уезжает, а ты за все это время не удосужилась сесть с нами за стол.
– Да пожалуйста, – сказала Элейн, не выглянув из-за газеты.
Дерек не слышал этого разговора, он поднялся к себе собрать вещи, и потому удивленно вскинул бровь, увидев, что стол сервирован на пять персон:
– Ух ты! Мартиша Аддамс почтит нас своим присутствием?
– Кто ее знает, – холодно откликнулась Уилла. Поведение сестры ее слегка задело. Мечталось, что они поболтают по-девичьи – посудачат, как бывало, о маминой взбалмошности и, наверное, обсудят Дерека. Однако Элейн, похоже, всех родных свалила в одну кучу, никого не обделив неприязнью.
Но когда позвали к столу, сестра появилась и плюхнулась на свое место. Она так и осталась в полосатой пижаме и растянутой, побитой молью кофте, только расчесала волосы и освежила жирную подводку глаз.
– Кроличье рагу, – известила она, едва мать приподняла крышку чугунка.
– Вот как? – сказал Дерек.
– Вы не любите кролика? – спросила мать.
– Нет-нет… люблю.
– Рецепт моей тетушки Рэйчел. – Мать взяла половник и произнесла, грассируя: – Сьве де льеврё. (Уилле захотелось спрятаться под стол.) В нашей семье готовить умела только она. А все прочие… Вы не поверите, какую гадость стряпала моя мать.
Рассказы о той кормежке сестры слышали бессчетно.
– Бурда из дробленого гороха… – начала Уилла.
– Сверху кочанный салат и оранжевая приправа… – подхватила Элейн.
– В особых случаях к салату добавлялись дольки консервированного ананаса…
– А в не особых обед состоял из тушеной фасоли на ломте белого хлеба.
Девушки рассмеялись, это было что-то вроде всегдашней забавы. Даже мать улыбнулась, но одернула насмешниц:
– Хватит потешаться над бедной бабушкой.
Она передала тарелку Дереку и потянулась за тарелкой Уиллы.
– А мне нравилась ее готовка, – задумчиво произнес отец.
– Тебе нравилось, что она над тобой трясется, – возразила мать.
– Бабушка тряслась над папой? – удивилась Уилла. Что-то новенькое. Она-то думала, что дед и бабушка, коренные филадельфийцы, на провинциала смотрели свысока.
– Понимаешь, до него я встречалась с парнем, которого мои родители не выносили. Он бредил небом. Однажды решил покатать меня на отцовском двухместном самолете, и у нас произошла аварийная посадка на шоссе в Нью-Джерси.
Разложив рагу по тарелкам, мать села за стол и, всех одарив улыбкой, на коленях развернула салфетку. Дерек хлопал глазами, остальные принялись за еду.
В семье привыкли к подобным байкам. Не то чтоб им не верили, но от восторженного тона, лихорадочной сбивчивости и театральных пауз, с какими они подавались, всем становилось неловко. Казалось, в любую секунду мать может слететь с катушек.
– Кстати, о полетах, – сказал отец. – Я тут подумал, Уилл, может, тебе стоит поговорить со службой безопасности, как приедем в аэропорт.
– О чем?
– Ну, сообщить о том мужике в самолете. У них же есть данные, кто занимал то место.
– Что за мужик в самолете?.. – заинтересовалась Элейн.
Уилла растерялась:
– Разве в здешнем аэропорту есть служба безопасности?..
– А то еще вздумает вытворять такое же с другими пассажирами, – пояснил отец.
– О чем вы говорите? – спросила Элейн.
Пока Уилла раздумывала, как изложить историю, чтоб не вышло похоже на байку матери, вмешался отец:
– В самолете сосед чем-то ткнул ей в бок, сказал, это пистолет, и велел не шевелиться.
– Что-что?
– Наверное, он просто больной, – сказал Дерек.
Элейн повернулась к Уилле:
– И что ты сделала?