В каждой кучке кто-нибудь рассказывал об ужасах, которые пережил, либо о которых слышал от других. С каждым днем во Львов прибывало все больше и больше беглецов. Раньше они бежали с Украины, с Днепра, но в последние дни начали прибывать уже из Польши. И это нагоняло на горожан еще больший страх. Видно, один из таких беженцев и собрал вокруг себя огромную толпу. Он размахивал костлявыми руками и кричал:
— Пускай украинский хлоп воюет против католиков, но ведь мы же поляки, одной истинной, римско-католической веры. Вы Липницу Гурну знаете, на Подгорье? Два дня как я оттуда. Мало того, что там через одну стоят пустые халупы, убежали хлопы в Венгрию с женами и детьми и весь скот угнали. Так те, что остались, такой себе закон взяли: пана ни в чем не слушать, барщину и отработки не отбывать. Что же это, я сам должен работать, как хлоп? Может, и не пошел бы с ними иной — угрожают кто будет слушаться пана — бить того, из халупы выгонять, а то и вовсе жечь с халупой вместе.
— Посполитые Бохни уже шесть недель не хотят отрабатывать барщину, — сказал второй. — Поймали на базаре казака...
Отдельной группой стояли евреи, тоже встревоженные и растерянные, и слушали, что происходит на Украине.
— Боже отцов наших, воздай за смерть сыновей своих! — молитвенно произнес старый еврей, воздев руки к небу!
— Вижу, и нам уже нужно подумать, — в тон ему сказал второй, — уже и у нас начинается. Поместье пани Козловской в Гуминском знаете? Ну, так его уже погромили хлопы.
— Хромой Герш вчера еле вырвался живой из Княгинина, а шляхтичей мещане поубивали и разграбили.
— Что значит Княгинино, когда повстанцы захватили уже Луцк, Клевань, Олеку!
— Луцк далеко еще, а вот уже под Львовом, в Трембовле, в Сокале жгут дворы. На большаках панам хоть и не показывайся — калечат и убивают.
— Надо бежать, евреи.
— Какой пан нашелся! Куда? Верно, не слыхал, что в своем универсале пишет галицкий подкоморий.
— Барабанщик объявлял: из-за Днестра и из Молдавии бездельники тоже толпой идут. А может, на Белой Руси тихо? Так вы, значит, глухие!
Ярина хотела услыхать что-нибудь о ватаге Семена Высочана, но все говорили о каком-то попе Грабовском, который собрал около четырех тысяч повстанцев, захватил Калуш, разрушает замки.
Когда возы были опорожнены. Мусий стал озираться по сторонам.
— Может, что купить хочешь? — спросил лавочник.
— Смотрю, где тут улица, на которой православному переночевать можно.
— Нам, хлоп, и без тебя тесно. Поезжай на хутора — вон Киселька за Лысой горой.
— Вот так русинский город! — покачал головой Мусий, когда они выехали с рынка. — Как собаку, гоняют православных... А говорят, что казаки лютые!
Казак Трифон жил хутором возле прудов Кисельки. Хата, комора, хлев радовали глаз своими белыми стенами, ровно обведенными красной глиной, и петушками над окнами. На огороде высились мальвы, пестрели гвоздики, чернобривцы, переливалась шелковая трава. Все это своими руками посадила Трифониха. Но эта Трифониха неделю назад заболела и третьего дня померла.
Трифон услышал, что люди просятся переночевать, и крикнул из хаты:
— Пускай ночуют, может, хозяйка их накликала: она всегда рада была чужим людям. — Он уставился выцветшими глазами в стену и закачал головой: — За шестьдесят лет и причастия святых тайн не удостоилась.
Трифон казаковал еще при гетмане Петре Сагайдачном. И хотя гетман приписал его, как и всех запорожцев, к Братскому монастырю в Киеве, но Трифону дела не было до религии, пока униаты не захватили православной церкви Иоанна Крестителя. После этого Трифон стал первым врагом униатов. Вот и сейчас из-за них жена умерла без причастия, из-за них нельзя и похоронить ее по-человечески.
Ярину Трифон приметил на следующий день, когда она возилась вместе с соседками у печи, как водится на похоронах. Потом она пошла доить коров, натаскала воды в корыто. Все это делала быстро, ловко и без лишней суеты. Трифон вспомнил свою хозяйку и замигал мокрыми ресницами. У него было два сына, старший уже женатый. Он покуда жил вместе со стариками. А теперь невестка может сказать: «Зачем это мне работать на всех?» Надо искать хозяйку, и Трифон снова загляделся на хлопочущую Ярину. Вот бы найти такую работницу, может, не так бы заметна была и смерть жены?
— Кабы ты, девка, стала ко мне на работу! — сказал он просто, когда Ярина подошла к покойнице снять нагар со свечей. — Ты чья будешь?
Ярина не ожидала такого вопроса и смешалась, а Трифон продолжал тихим, смиренным голосом:
— Ты, как, бывало, хозяйка моя, царство ей небесное: без суетни, а все складно. А работа какая — приглядеть за коровами, овцами, накормить свиней, сварить поесть, обстирать, ну и молоко утром разнести по панским дворам. Им чтоб чистенько.