Старый казак ей понравился: он чем-то напоминал ей отца, и она даже покраснела, когда пришлось соврать:
— Да будет ли мне какая корысть: я у киевского войта получаю десять злотых в год и черевики.
— У меня будешь иметь пятнадцать да еще запаску! Ты как, мужняя жена или белая голова?
— Кто бедную дивчину захочет сватать!
— Мы тебя тут сразу замуж выдадим!
Ярину всю дорогу грызла мысль, где она найдет во Львове пристанище, чтобы, не обращая на себя внимания, иметь возможность бывать среди людей. Хутор казака Трифона в этом отношении был вполне подходящим, а работа ее ничуть не пугала. И если так — не нужно будет перед Трифоном сразу открываться, и Высочану бывать здесь сподручно. Ярина охотно дала согласие.
IV
В Варшаве собрался конвокационный сейм [Конвокационный сейм – польский сейм созывающийся в особо важных случаях]. Смерть короля, пленение обоих коронных гетманов, крестьянские восстания требовали принятия неотложных мер. Сейм был высшим правителем, законодателем, судьей. Он состоял из двух палат: сената, где заседали все епископы с примасом [Примас – старший архиепископ] архиепископом гнезненским во главе, все воеводы, каштеляны и министры, и посольской палаты — из послов уездных сеймиков. На сейм съехалась также масса жадной к банкетам и слухам окраинной шляхты. Каждый такой шляхтич притащил с собой, кроме надворной милиции, еще и кучу пахолков. Варшава стала похожа на муравейник — опьяневшая от вина, от музыки, от блеска!
Казацкие депутаты прибыли за неделю до начала сейма, их никто не встречал, никто о них не заботился.
— Оно и лучше, — сказал Вешняк, когда они расположились в небольшом домике, арендованном на время сейма. — Меньше будут знать о нас — головы сохранней. Видели, какими глазами нас на улице провожают?
— Не все ли равно, — сказал Болдарт, человек флегматичного характера.
— А мне это, что перец к оковитой, — смеялся Лукиан Мозыря. — Я бы нарочно их дразнил, пускай у магнатов печенка пухнет.
— А не думаете вы, что нас не захотят выслушать?
— Тогда сразу посадили бы на кол.
— Еще успеют, панове, не тревожьтесь, — пытался шутить Мозыря.
На следующий день послы отправились нанести визит канцлеру великому, пану Осолинскому, однако принял их только подканцлер.
— По какому поводу? — проскрипел он, как немазаное колесо.
— Приехали изложить перед сеймом прошение, — сухо отвечал Вешняк.
— Чтоб не всех сразу вешали?
— Это наука нетрудная, пане подканцлер!
Подканцлер метнул на Вешняка гневный взгляд.
— Оставьте адрес. Вас вызовут.
Такой прием не сулил казакам ничего хорошего. Каково будет решение сейма — им было безразлично, все равно казакам с ним не согласиться. Но если и дальше так пойдет, можно ожидать чего-нибудь и похуже. Даже перед носом короля шляхта не стеснялась размахивать саблями.
Наконец долгожданный день настал. К Мазовецкому замку двинулись сенаторы и послы, за которыми следовала их челядь, по тысяче и больше всадников. Надворное войско магнатов тесным кольцом окружило Мазовецкий парк, а шляхта заполнила приемные покои замка.
Сейм открыл примас, восседавший на королевском кресле. Речь его была коротка:
— Панове сенаторы, панове послы! Богу всевышнему угодно было забрать от нас в лоно свое возлюбленного короля Речи Посполитой, Владислава Четвертого. Покарал нас бог и его святые страсти еще и казаками: плебс [Плебс – простой народ, простонародье] восстал по всей Украине, закона народ не соблюдает и верноподданство панам своим ломает. Дым геенны огненной смрадом своим мутит разум посполитых уже и на Червонной Руси и в Литве, достигает порога и столицы нашей. Вознесем же молитвы ко престолу всевышнего, чтоб даровал он нам короля мудрого и послушного, чтоб он помог нам загасить страшный пожар, пламя коего грозит поглотить корону. Да поможет нам бог!
С первых же выступлений сенаторов и послов стало ясно, что при королевском дворе существуют две непримиримые партии. Одну из них возглавляет канцлер Осолинский. Он изложил свою позицию, обрушившись на тех, кто непомерными поборами, гордыней и недомыслием раздразнили казаков и хотят впредь их дразнить.
— Казаки и далее могут оставаться покорными королевской милости, владычеству Речи Посполитой! — сказал Осолинский. — Хмельницкий прислал депутацию просить у его королевской милости прощения. Неужто слепая жажда мести затмит нам разум и мы не воспользуемся случаем снова вернуть в послушенство хлопов наших по обе стороны Днепра?