— А тебе зачем знать?
— Должки кое-какие остались, кабы не удрал — может, уже на осине болтался бы.
— Будь человеком, ирод, так и вешать не станут. Не ты ли это попа подговариваешь, чтобы церковь на откуп отдал?
Чапа замялся, но Домна не заметила его замешательства и чуть не подпрыгнула за стойкой.
— Может, поп думает, что пан Важинский — чтоб у него глаза повылазили — больше даст. Как бы не так, дожидайся! А у нас это под боком.
— Я бы дал больше. Может, вы там намекнете пану отцу?
— Ты смотри, каков подлюга! — сказал ошарашенный Верига Гордию. — Чтоб еще я грех на душу брал. Да есть ли у тебя бог в сердце? Домну свою пожалей, а то останется вдовой, как рассержусь. Один раз уже тебя где-то отметили, успокойся на том, басурман!
Домна выскочила вперед и оттолкнула Чапу.
— Что вы его, дурака, слушаете? Он и на лошадях от себя доплачивает, а вот пан Важинский, чтоб ему шею свернуло, так тот умеет барышничать. Левухи у пана Сенявского заграбастал и еще два местечка держит. Ему перепадает и с оброка, и с осыпа, и с перевозов. А мой старый дурак на корчме думает разбогатеть. Я уж говорила: «Проси у пана Чаплинского аренду — может, сдаст хутор Суботов».
— С каких это пор подстароста Чаплинский хутором войскового писаря стал распоряжаться?
— А вы разве еще не слыхали? Так вы издалека едете! Пан подстароста сделал вчера наезд на хутор сотника Хмельницкого! О, там пан Чаплинский погрел себе руки: на хуторе было еще копен четыреста прошлогоднего хлеба, да пасека, да разное добро во дворе. Сотник ведь с достатком.
— Ты не врешь? — удивленный Верига даже встал.
— Да провались подо мной земля, сама видела, как пан Комаровский стегал на площади малого сотничонка.
— Какой Комаровский?
— Я же говорю, что вы издалека! Зять Чаплинского.
Чапа дергал Домну за рукав кофты, но она горела желанием рассказать новость и окрысилась на Чапу:
— Что ты меня дергаешь, все же об этом знают!
— Да от тебя же и знают, а пан подстароста подумает, что Чапа умышленно подстрекает казаков. Получишь тогда аренду!
— А где же Хмельницкий был? — спросил Верига. — Как он допустил?
— Лащевцев мы на хуторе проучили, — начал Гордий, но, почувствовав, как под столом его толкнул коленом товарищ, замолчал и стал старательно собирать крошки хлеба.
При этих словах Чапа навострил уши, глаза его загорелись, но он, словно бы между прочим, сказал:
— Можно себе представить, что у вас там наделали эти лащевцы. Пан стражник, слыхали мы, портит и дивчат и молодиц, кто ни попадется, а его разбойники всякое добро хватают.
— У нас люди злые, мы им...
Верига сердито перебил Гордия:
— Как пан Хмельницкий, спрашиваю, допустил, чтобы его так оскорбил Чаплинский? Да еще и кумом ему доводится!
— Так пан знает Хмельницкого? — сочувственно спросила Домна. — Может, вы пан Богун? Может, пан Кривонос?
— С чего бы им здесь быть? Они теперь с Запорожья и носа не кажут, — сказал Верига, подмигивая Гордию.
Чапа хитро сощурил один глаз и поковырял пальцем в густой бороде.
— А люди говорят...
— Что говорят? — остро посмотрел Верига.
— Что Максим Кривонос тут где-то мотается, а Богун поехал на Вишневетчину.
— А тебе что до этого?
— Спокойнее спится, когда они сидят за порогами.
— А ты разве уже пуганный?
Под окнами затопали кони. Домна выглянула за дверь, потом повернулась к Чапе и пожала плечами.
— Может, гости пана хорунжего? Пан Конецпольский умеет банкетовать — третий день уже едут и едут. Обрадовались, наверно, что старый пан помер.
Чапа зашел за стойку. В корчму вошли Кривонос с Остапом. За ними следовали оба джуры. Верига тревожно оглядел корчму: крестьяне, подвыпив, уже дремали. Домна проворными пальцами быстро чистила рыбу, а Чапа, цедивший горилку из бочки, не отрывал глаз от Кривоноса.
— Хлеб-соль вам! — крикнул Кривонос. Головой он касался потолка, опаленное солнцем лицо казалось выкованным из меди. На подбритой голове змеей лежал толстый чуб. — А почему же, шинкарка, стол пустой? Горилки, пива давай, будем пана-ляха поминать, что не хотел казакам дорогу дать!
— Приключилось что? — взволнованно спросил Верига. — Ты бы подождал хотя...
— Ты будешь ждать, а они себе плодиться будут...
Горилка лилась уже на пол, но Чапа не замечал этого. В глазах его зажглись мстительные огоньки, он быстро отвернулся к бочке, потом, не поднимаясь на ноги, выставил на стойку сулейку с водкой, а сам вытянул голову вперед и крадучись двинулся в боковушку. Жестами он что-то показал Домне — и у нее вдруг испуганно расширились глаза.