— К какому еще вашему?
— У нас трое мужчин ушли на войну, и двух уже нет. Они здесь. Так трудно было перевезти сюда тела.
— О чем ты говоришь? И как ты вообще сюда попала?
Она вся осунулась вмиг. С того времени, как я говорил через калитку, она постарела будто лет на десять.
— Давай присядем.
Мы сели на камень, вполоборота друг к другу.
— И сколько же живешь в этом ауле?
— В этом поселке и в этом доме три года.
— Ты сюда из Грозного убежала?
— Я долго не решалась покинуть камни родного дома. Потом человек один помог.
— Старик этот?
— Бадруддин хороший дед.
— Родственник, что ли?
— Просто человек.
— Это он тебя подобрал?
— Без комментариев.
— Почему?
— Чтобы у тебя иллюзий не было. Чтобы понял, куда попал.
— Так ты у бандитов живешь?
— Наверное.
— Может…
— Все может. Ты зачем приехал?
— За тобой.
— Замуж, что ли, звать?
— Да мы в некотором роде…
— Вот именно, что в некотором. Только стихов не надо.
— А чего надо?
— У тебя деньги есть?
— Нет.
— Совсем?
— Есть немножко. На еду.
— Сколько?
— Баков двести.
— Это нормальные деньги.
— Нормальные для чего?
— Их у тебя отберут сейчас. Что еще есть?
— Кто отберет?
— Чеченцы, дурачок. Ты же к ним пришел незнамо как и незнамо зачем.
— Ты в рабстве здесь, что ли?
— Я здесь под защитой семьи Бакаевых. Им за это уплачено.
— Отдыхаешь?
— С весны по осень — огороды. Зимой — ткани и скот.
— Какой еще скот?
— Обыкновенный. Овцы, коровы. Мы не нищие.
— Ты, может, ислам приняла?
— Я тебе потом все расскажу.
— А почему не сейчас?
— А сейчас нам расставаться. За тобой пришли. Через кладбище, со стороны поселка к нам шли два парня в камуфляже. Инстинктивно я посмотрел назад. Там, где погост заканчивался, обозначились еще два конвоира. Слишком много чести для меня. Да я и бежать никуда не собирался.
— Поговорили, голубки? — спросил чеченец повыше ростом.
— Да нет еще.
— Ну, пошли. Другие с тобой говорить хотят.
— Я же гость!
— Слишком много гостей в одном доме нехорошо. Надо поделиться.
Меня допрашивали в местной комендатуре местные чекисты, или как их там. А комендатура эта — дом главы администрации. Он здесь все в одном лице. Шариатская безопасность имела право знать, что это за чмо такое вторглось в пределы вверенного им населенного пункта. И потекли байки про Новый год, про СИЗО в Моздоке, про КРО и Дагестан. Начальник этот не удивился ничему, все записал в протокол, а потом отвел меня в темную комнату. Я был там один и упивался степенью своей свободы и раскрепощенности. Насколько я мог понять, в меру возможностей мои речи проверялись. Может быть, даже в Моздокскую комендатуру звонили. Через несколько часов мальчик из дома Бадруддина передал мне лепешку, кусок сыра и флягу с холодной водой.
Посмотреть на меня приходили часто, и всех пускали. Рассмотрев отмороженного русского, убедившись в полном его несоответствии с какими-то им одним известными приметами, жители уходили. Потом пришла ночь, и я уснул на войлочной подстилке, в углу. Мне не снилось снов, и было холодно.
Подвал
От «опорного пункта правопорядка» до дома на улице Шарипова всего-то метров двести. Я бы и сам нашел и дошел, но мне все же был придан сопровождающий. Молодой совсем пацан, но по тому, как легко и целесообразно висел на его правом плече автомат, было понятно, что пацан этот повидал многое. На меня он не смотрел вовсе, но отслеживал каждое мимолетное стремление стоп моих по камням улицы в Брагунах.
У ворот меня принял сам бородатый хозяин и повел в дом.
Дома как такового я не видел. Дед сразу провел меня в маленькую боковую комнату, где уже стоял таз с водой и висело полотенце на спинке стула. Стул старый, с тонкой спинкой, красивый и весь в царапинах. Я умылся с дороги, и промелькнувшая девка в юбке и шароварах унесла таз. Мы присели за низкий столик на ковер. Я смутно понимал, что так не должно быть, что так не делает глава дома, что это против правил, но плавно плыл по воле волн, принесших меня сюда.
Дед — в брюках запростецких, крепких и старых, в пиджаке двубортном, от костюма. Под ним — черная рубашка без ворота. На ногах — толстые шерстяные носки. Волосы густые, черные с сединой. На вид лет шестьдесят пять.