Васин пнул меня носком сапога: вот это удача!..
Я же спросил:
— Поезд будет быстро идти?
— Ерунда, тише катафалка. Ну что, по рукам?
— Годится, — солидно заключил Васин.
И мы пошли к низким кирпичным зданиям, вызывающим в памяти странное слово «пакгауз», и скоро увидели на тупиковой ветке состав из шести очень старых вагонов и закопченный до черноты маленький паровоз. Прямо на земле, среди пятен мазута, стояли осветительные приборы, на параллельном пути — тележка с камерой, всюду кабели и провода. Вокруг суетилась прорва народу. Хотелось тут же со всеми бегать, кричать и махать руками. Посреди этого бедлама сидел человек в кресле. Очень спокойно сидел. На нем был кожаный пиджак и темные очки.
Наш провожатый подскочил к режиссеру, а это был он, и радостно сообщил:
— Я, Виктор Сергеевич, красноармейцев нашел!..
Виктор Сергеевич несколько секунд пристально рассматривал меня и Васина.
— Ладно. Макеев, — сказал он устало. — хоть какая-то от вас польза. Вам, ребята, Макеев рассказал, что делать?
Мы закивали головами: да, мол, ясно.
— Гражданская война, — сказал Виктор Сергеевич, глядя поверх наших голов. — Голод. Разруха. Все смешалось… Впрочем… ладно. Постарайтесь бежать поестественнее и не оглядывайтесь по сторонам. Идите переодеваться.
Через двадцать минут мы уже стояли перед Виктором Сергеевичем. Вид у нас был колоритный — небритые физиономии, впалые глаза, шинели сидели на нас, как фрак на дворнике. На ногах тяжелые ботинки, обмотки. Макеев сунул каждому по винтовке и повел нас к пакгаузу. Прочертил носком своих белоснежных туфель черту:
— Вот отсюда побежите, вы должны догнать поезд и запрыгнуть на площадку последнего вагона.
…Поезд действительно двигался медленно. Мне стало неловко — взрослый человек, скоро диплом, нарядился в старые тряпки и изображаю черт знает что. Васин первым делом ухватился левой рукой за поручень и стал подниматься по ступенькам.
И что я увидел: открылась дверь тамбура и показался самый настоящий белый офицер — в фуражке с кокардой, в мундире, с усиками. Лицо брезгливое.
И вот этот беляк поднимает ногу в сияющем, начищенном сапоге и пинает Васина прямо в небритую физиономию. Бедняга Васин, раскинув руки, с грохотом роняя котелок и винтовку, летит на землю, а поезд набирает ход.
Я подбежал к Васину, помог подняться, а он за глаз держится — видно, крепко ему двинул беляк.
И бестия Макеев тут как тут, улыбается, подлец.
— Ну что, порядок? — зубы скалит, курицын сын. Сунул нам по четвертному и сказал утешительно:
— Хорошо, что тучки набежали, — второго дубля не будет.
И очень поспешно исчез. Затем вся эта киношная орава с шумом и гамом собралась, смотала манатки и исчезла.
Через полчаса около пакгауза остались только мы с Васиным, даже паровоз с вагонами укатил. Снова мы были в своей походной одежде, с рюкзаками, все как прежде, только в кармане у каждого по четвертному да под левым глазом у Васина разгорался «фонарь».
Так что если вы увидите в кино двух бегущих за поездом красноармейцев, то это мы. Первым бежит Васин.
Лион Измайлов
Точно говорю!
— Это еще что, вот один мужик в Сочи свой трамвай имел.
— Как это — свой?
— Я тебе говорю: свой собственный трамвай.
— А где же он его взял?
— Купил, этот трамвай целый день по линии гонял, а деньги за билеты себе брал, представляешь?
— Что ж, трамвай без кондуктора был?
— Даже два кондуктора. Посменно работали.
— Ну да! А как же директор парка на этих кондукторов смотрел?
— А он на них не смотрел. Он их и не видел никогда.
— А как же они оформлены были?
— У этого мужика книжечка была записная. Вот он их там и оформил.
— Значит, кондукторы в две смены работали, а он тоже, наверное, сменщика имел?
— Слушай, не было там никакого сменщика. Мужик этот сидел дома. Они сами ездили, а он им зарплату платил.
— Так, а контролеры в этот трамвай заходили?
— Заходили.
— Ну и что?
— Безбилетников штрафовали.
— И ни слова?
— А он им тоже платил.
— Значит, они тоже в книжечке?
— Нет, они в парке были.
— А где же этот трамвай ремонтировали?
— Там же, в парке. Он рабочим тоже платил.
— А директор как же на это?
— А он ему тоже платил.
— Кто?
— Мужик.
— А ревизия?
— А он и ревизии платил.
— Значит, все знали?
— Ну, не все. Остальные не знали.
— Так ведь он, директор этот, мог еще трамвай пустить. Для себя, допустим?
— Ну уж не знаю. Может быть, неудобно, это бы все захотели по трамваю иметь. Они и с этим-то мучились.
— Ну, а как же дальше?
— Дальше этот мужик хотел второй вагон прицепить.
— И почему же не прицепил?
— Тогда бы все узнали, что трамвай личный. Все по одному вагону, а этот вдруг — два.
— Да кто «все»-то? Кондукторы знали, контролеры знали. Кто «все»?
— Ну все… остальные.
— Слушай-ка, и много он денег получал?
— Посчитай сам. Тысяча человек в день проедет?
— Проедет.
— Значит, три тысячи копеек. Это тридцать рублей в день, девятьсот рублей в месяц.
— Вот гад, а тут…
— Отними рублей по двести четырем людям. Это восемьсот. А сколько рабочим платить, директору? Себе в убыток работал. За эксперимент страдал. Может быть, свои доплачивал.
— Потому-то директор и не соглашался себе трамвай заводить. Да. Убыток убытком. А он трамвай-то все равно гонял.
— Получается, хоть и убыток, а все равно выгодно. И пассажиров больше было.
— А он ночью тоже ездил?
— Нет, ночью нельзя. Тогда бы все узнали.
— Да кто «все»? Директор знал. Даже ревизия знала. Кто «все»?
— Ну все… остальные.
— Да, обидно ему было, что нельзя ночью ездить.
— Конечно, обидно. Он даже в газету писал. Дескать, трудящиеся ночью до дому не могут добраться.
— Ну и что?
— Не разрешили. Он тогда плюнул на все и пустил ночью свой трамвай.
— Да как же?
— А он и пассажирам стал платить.
— И все узнали?
— Нет, не все. Остальные не знали.
— Кто «остальные»?
— Ну остальные… в других городах.
— А это в нашем городе было?
— В этом, в Гагре.
— Что-то путаешь, в Гагре и трамвая-то нет.
— А… нет? Значит, в Адлере. Точно говорю!
— В Адлере тоже трамвая нет. Там аэродром.
— А, правильно, у него не трамвай — у него самолет свой был.
Александр Кабаков
Второй звонок
Звонили в дверь. Капитанов удивился. Не такое время, чтобы по гостям ходить, воскресенье, народ «Утреннюю почту» смотрит. Словом, некому звонить. Капитанов, размышляя, вышел в прихожую и отворил. За дверью стоял мальчик, несомненно мальчик, но именно эта-то несомненность и озадачила Капитанова.