— Ты заметил, что в этих проклятых местах остались одни старики? — сказала она непринужденно и перевела взгляд с улицы на приближающегося официанта. — В Бордо то же самое. Ни одного дееспособного рабочего, чтобы производить вино. А будет еще хуже. Salut[45].
Она сделала это так, как он запомнил: янтарная жидкость была выпита в одно мгновение. Затем она поставила бокал — ничего, кроме капли остатка на дне — и спросила:
— Как Ирен?
Это была уловка. Вспомнить о жене и застыдить его. Но верность никогда не была его проблемой: Нелл первой его оставила, пятнадцать лет назад, на платформе поезда с собранным чемоданом и билетом, который он методично кромсал об рельсы, пока не поранил руку. О ее замужестве он прочитал в газетах.
— Ирен нездоровится. Она уехала в Бретань на лечение. С детьми.
— Ты меня изумляешь.
Ирен пугала многих людей. Держала их на расстоянии вытянутой руки своей репутацией гения. Молчаливостью и самодостаточностью. Ужасной одеждой.
Он думал, что Нелл считала ее занудой.
— Она бежит не от войны, — объяснил он. — Это наша… большая проблема. Лейкемия. Ее мать умерла от этого. Ирен тоже этим страдает.
— А ты?
Он пожал плечами.
— Я слишком занят, чтобы болеть. Меня тоже призвали в прошлом сентябре. Как Бертрана.
— Только ты в безопасности в Париже.
— Ненадолго. Мой фронт в лаборатории.
— Бог мой, — пробормотала она. — Не та ли это бомба, о которой я слышала? Расщепление атома?
Конечно, Нелл знала. Она была непохожа на других. Она выросла среди физиков, ее брат был главным из них — благородный Ян Брейскорт, который учился вместе с Резерфордом в Кембридже. Ян послал поздравительную телеграмму, когда в 1935 году Жолио-Кюри получил Нобелевскую премию. Но слова Нелл вернули его к осознанию того, какую жизнь он сейчас вел. Безнадежная секретность. Патенты, которые он потерял. Немцы на границе и вещи, о которых он не мог рассказать даже своей жене.
— Атомной бомбы не существует, — шепнул он.
Нелл запрокинула голову и рассмеялась.
Он отставил бокал с коньяком и поднял руку, подзывая официанта.
— Я могу сделать для тебя что-нибудь, пока ты в Париже? Я знаком с Раулем Дотри — министром. Он может узнать вести о Бертране.
— Останься со мной, — неожиданно сказала она. — В этот раз я не убегу, обещаю тебе.
Он посмотрел на нее.
Слова были произнесены так тихо, будто не были сказаны вовсе. В ее осторожном выражении лица уже было возражение. Она была готова к тому, что он не обратит внимания на ее слова.
А если бы она не убежала столько лет назад — к Бертрану и его титулу и замку в Бордо — что тогда? Сошел бы он с ума, желая и ненавидя ее одновременно, пока смерть не освободила бы его от себя самого? Он был одержим. Одержим. Ее капризами и ее очарованием, ее отказом от малейших уступок, ее сладким и притягательным запахом. Он мог бы съесть ее целиком в той кровати на Рю Мартан.
«Иди в лабораторию, Жолио. Там все белое и стерильное, не то что эта хрупкая шея под твоими зубами».
Он слишком много заплатил за коньяк.
Нелл исчезла сразу же, как только они вышли из кафе. Они разлетелись, как листья по тенистому саду.
Глава шестнадцатая
Ганс фон Галбан видел во сне лабораторию Жолио, когда в дверь позвонили: водяной пар на стенках стеклянного цилиндра, Жолио в белом халате, руки в карманах. Комната позади лаборатории была видна смутно — Коварски называл ее кельей Жолио. Коварски стоял слева от Жолио, огромный и сгорбленный, пальцы, как колотушки, его лицо — типичная русская смесь брутальности и сумасшествия. Жолио с благоговением говорил о частицах, как крошечная траектория может быть пройдена через конденсацию на стекле, Божья рука, рассыпающая капли. Фон Галбан попытался прервать — не дать Жолио нажать на клапан — но было уже слишком поздно. Механическая часть бесконтрольно подпрыгнула. Стекло разлетелось на куски, чего никогда раньше не было, Жолио закричал, закрыв руками глаза, между пальцами текла кровь.
«Цепная реакция, — подумал фон Галбан, — Бог мой, это убьет нас всех».
Он сел на кровати, тяжело дыша, в ушах звенело.
— Что такое, cher[46]? — промурлыкала жена, не проснувшись до конца, не заботясь об ответе на вопрос, а просто потревоженная его уходом. Так она относилась ко многим вещам.