— Уехали бы они обратно в Африку, — вполголоса сказала Мимс Тарноу француженке в приемной. — И перестали бы позорить американцев по всему миру. Я бы сама купила ей билет в Танжер, если бы у меня не было десятка лучших способов потратить мелочь.
Мемфис хотелось расцарапать тонкий нос этой женщины, окунуть ее головой в туалет, было желание дать Мимс Тарноу в глаз и заставить ее просить о пощаде. Но ее колени вдруг стали ватными, и она опустилась на свой стул, вспоминая женщину, которая обварила ей руки кипятком, когда ей было восемь лет, и она работала посудомойкой, вспоминала мужчину, который бил ее от нечего делать рядом с мусорными баками в прачечной ее матери, задирая ей юбку на голову, пока не показывались белые трусы, и шлепая своей широкой плоской ладонью по ее попе, и давился от смеха, другой рукой держа ее за волосы, и она телом чувствовала его эрекцию. Она вспомнила все это и еще сотню мерзких вещей, годы шелка и комфорта сразу забылись, ее щеки пылали от отвращения, и голос внутри нее кричал: «Какого черта, ты думаешь, эти белые помогут тебе, Мемфис? Они все — нацисты, только в другом обличье».
Она вышла из консульства через черный ход и спустилась по широким мраморным ступенькам на мостовую, осторожно ступая каблуками там, где в ступеньках были щели. Перед ней расстилалась площадь Согласия, словно место для религиозных обрядов, в середине стоял обелиск, а она остановилась в растерянности и понимала, что не может больше думать.
— Мадмуазель, — раздался голос за ее спиной. Она обернулась. Голос принадлежал пожилому французу с усами и в берете, его глаза были влажны.
— Пьер Дюпре к вашим услугам, — человек приподнял берет и снова надел его на свои седые волосы. — Вы должны знать, что американцы уезжают завтра. Все, кроме Буллита и нескольких сотрудников, отправятся на рассвете. Они надеются попасть в Бордо. Я мог бы найти вам место в машинах, везущих багаж. Среди носильщиков. Не слишком шикарно, но…
— Нет, спасибо, — сказала она отрывисто. — Я сама найду дорогу. Я всегда так делаю.
И она поймала такси до «Алиби».
Глава двадцатая
Салли слишком устала, чтобы обращать внимание на мисс Тарноу, которая нарисовалась перед ней в фойе консульства, в ее руках были книги с кодами из кабинета ее мужа. Мимс должна была бросить их в костер, разведенный на заднем дворе консульства, но Салли преградила ей путь, не обращая внимания на полный раздражения взгляд, появившийся на лице этой женщины.
Салли повторила еще раз, теперь уже громче:
— Мне нужно видеть мистера Херста. Пожалуйста. По срочному делу.
— Джо на встрече с британскими чиновниками из МИД, — быстро сказала Мимс. — Приходите позже.
Если консульство будет открыто позже, подумала Салли, если костер на заднем дворе будет все еще гореть утром. Плохо скрываемая паника читалась в лице каждого, кто спешно покидал здание; кашемировый свитер Мимс потемнел от пота. В консульстве пахло, как в жилище зверей в зоопарке, оно было наполнено страхом и неуемной дикостью.
Она попыталась пройти сквозь мрачную и бормочущую толпу отчаявшихся людей, крича Je suis americaine[66] вооруженным охранникам, контролировавшим вход в посольство в разгар этого последнего рабочего дня. Американская военная полиция из Департамента вооруженных сил дежурила на заднем дворе, так что Мимс Тарноу могла спокойно жечь книги, и никто не смог бы украсть эти последние галлоны топлива из запасов консульства. Буллит нанял снайперов для дежурства на крыше на случай, если толпа начнет бесчинствовать, когда главный вход будет окончательно закрыт. Посол подозревал, что со стороны агентов-коммунистов будет провокация.
Салли не собиралась уезжать.
Она взяла мадам Блум за руку. Леони Блум взяла с собой несколько дорогих ей вещей: платок, в котором она молилась, чтобы соблюдать шабат в Новом Свете, несколько фотографий, немного помятых от времени, и золотые зубы своего умершего мужа. Она вышла вместе с Салли час назад и шла по переполненным людьми улицам со старой кожаной сумкой, навстречу обещанию, которое вчера дал ей Джо Херст и о котором он забыл. Обещание дать ей визу.
— Мы подождем, — сказала Салли Мимс Тарноу.
В вестибюле некуда было сесть. Салли подошла поближе к мраморной колонне, чтобы высвободить для себя немного пространства подальше от толпы. Между ней и внутренним коридором стоял солдат с ружьем. Француженка из приемной ушла со своего места, может быть, уже уволилась. Мимс не на шутку разозлилась — Салли больше никогда не пустят ни в одну из ее женских организаций — и зацокала своими каблуками к выходу во двор. Ее силуэт чернел на фоне языков пламени.