В три часа утра они съехали на обочину, чтобы водитель мог поспать. Обе машины были припаркованы у перекрестка, ведущего куда-то сквозь яблоневые заросли Нормандии. Леони Блум что-то бормотала во сне, и Салли задремала. Тут раздался прерывистый звук, а потом яростная пулеметная очередь: «мессершмитты». Она тут же проснулась и закричала.
Когда самолеты исчезли, дороги были усеяны телами и машинами. Повезло тем, кто нырнул в канавы, некоторые машины были перевернуты. Но безмолвные фигуры посреди шоссе говорили сами за себя. Она попала под дождь смерти, но ни одной капли на нее не попало.
— Зачем они это делают? — мадам Блум была в ярости. — Как они смеют? На дороге же женщины и дети!
— Они расчищают дороги, — сказала Салли. — Для своих танков и военных машин. Это самый эффективный способ. Мы должны куда-нибудь свернуть с этого шоссе.
Их водитель — пожилой, испуганный, со слезами на глазах — повернул лимузин на обочину и съехал на боковую дорогу. Весь остаток ночи они ехали в неизвестном направлении через яблоневые рощи.
* * *— Я бы на его месте спустила бы эту чертову лодку на воду и использовала бы любую возможность, — говорила Леони Блум, сидя в трюме «Клотильды». — Мы можем умереть здесь, как и по дороге в Саутгемптон или Фолкстоун. Чего он ждет?
— Приказов, — Салли достала из сумочки и протянула старушке еще вполне чистый носовой платок. Они уже больше часа находились в своей каюте. И так перегруженная команда организовала им еду: воду и крекеры. Салли понятия не имела, где может быть их багаж.
— Капитан сказал, что у него есть приказ командования французского флота не выходить в море. Это единственная причина, по которой мы все еще стоим на якоре с самой пятницы. Бедняга капитан теперь себе не принадлежит.
Она говорила с капитаном всего два раза. Он устал и уже отчаялся, потому что не мог попасть домой в Голландию, оккупированную теперь немцами, не оказавшись под обстрелом немецкого флота или не лишившись своего его корабля. Он хотел добраться до безопасной Англии. Перевести дух день или два. Решить, как бороться дальше и что вообще ему лучше делать.
Он отказывался принять на борт гроб с Филиппом, и Салли отдала ему все деньги, которые у нее были. Теперь гроб стоял в отсеке для хранения мяса — в холодильнике, хотя капитан, которого звали Лидерс, выключил генератор ради экономии энергии. Она не хотела думать о теле Филиппа в трюме. Вместо этого она сказала мадам Блум:
— Мы не останемся здесь насовсем, вот увидите. Расскажите мне о своей племяннице. Ей около сорока, вы говорили? У нее двое детей?
— Двое мальчиков, — поправила Леони Блум. — Давид и Саул. Растут, как сорная трава. Она послала мне фотографии… Саул похож на моего брата, из Мюнхена. Я не слышала ничего о нем уже почти два года…
Салли знала все об этом старике из Мюнхена, которого отправили в трудовой лагерь. Мадам Блум рассказывала о нем с утра до вечера, словно ее брат, лица которого она больше никогда не увидит, был символом ее решения уехать из Европы, окунуться в неизведанное в свои семьдесят шесть лет. Салли не прерывала ее. Ее собственные мысли были в Бордо вместе с Джо Херстом. Он должен был уже добраться до города со всем домашним скарбом и ноющими детьми. Может быть, все оставшиеся американцы были уже в море, на пути в Нью-Йорк, пока Салли дрейфовала в водах Атлантического океана с бесценной папкой Херста в руках и телом возлюбленного в ящике.
Но она была по-своему верна Джо. Не зная точно, где ее багаж, находясь среди толпы людей, осаждавших борт судна, непредназначенного для перевозки пассажиров, она спрятала конверт из манильской бумаги под венком из увядших белых цветов, который для Филиппа заказали в «Салливан и Кромвелл». Она считала, что там, в холодильнике, вместе с телом документы будут в безопасности.