11
Паша не появлялся три дня. Надежды остается мало. Я не могу спать из-за голода. И теперь не знаю, что хуже: недосып или этот зуд в желудке…
Оля себя чувствует еще хуже: головная боль и периодическая тошнота. Она стала еще раздражительнее и полностью замкнулась в себе. Мы уже больше суток не общаемся. Меня это бесит. Злит, что не могу выбраться отсюда. Ненавижу эту комнату.
Включаю телевизор – надоела пустая болтовня. Хочу лечь. Слабость. Дурацкая неудобная кровать. Непонятный тусклый свет. И еще эта кикимора лежит молча, отвернувшись…
12
На четвертый день меня тоже начинает тошнить. Самочувствие становится все хуже.
13
На пятый день Оля немного пришла в себя. Я слышал, что такое происходит, когда организм полностью переходит на внутреннее питание. У меня, похоже, такая функция не работает.
Куда же запропастилась эта сволочь? Теперь я уверен, что он хочет, чтобы мы сдохли здесь, как собаки.
Силы покидают меня. Ни на чем не могу сосредоточиться.
Злость уступает место апатии. Девушка рядом иногда пытается говорить. Наверное, чтобы не разучиться. Строит теории, что могло случиться, или что задумал Паша. Я даже не пытаюсь ее утешить, так как знаю, что это бесполезно.
– Я не хотел вот так погибнуть, – шепчу я, лежа в кровати.
– Не поверишь, я тоже.
– Возможно, это наши последние дни. И я хочу сказать тебе, что ты лучшая, кого я встречал. Только ради тебя я нашел в себе силы вылезти из своей коробочки и начать жить, – на эти откровения словно уходят последние силы.
– Подожди еще. Рано для предсмертных речей, – у Оли еще есть силы бороться. – У нас есть еще одна надежда. Отец поймет, что в моем исчезновении виноват этот псих. Узнает, где мы, и спасет. Главное, чтобы Паша не опередил его и не прикончил нас.
– Как я хочу, чтобы ты оказалась права. Но если Паша сам покончил с собой, чтобы искупить грехи?
– Если это так, то я рада. Готова отдать жизнь за его смерть. Но если нет, то клянусь, я сама лично убью его.
– Не надо так говорить. Ты не знаешь, каково это – чувствовать, что ты виноват в чьей-то смерти.
14
На пятнадцатый день я теряю сознание, когда пытаюсь умыться. Оля кое-как дотаскивает меня до кровати. Она невероятно бледна, под глазами темные круги. Волосы растрепаны и торчат в разные стороны. Не хочу говорить. Не могу. Слова лишние. Зачем вообще произносить что-то?
О! Я слышал, что человек может месяц прожить без еды. Но не могу представить себе, как. Или мне плохо из-за замкнутого пространства.
Интересно, что приготовила мама. Отбивные я не хочу! Лучше салат, оливье. А отец, наверное, пожарит вечером шашлык. На дачу поедем… И Оля с нами! Мы вдвоем сядем на качели и будем качаться. А если они порвутся? Сначала нужно поесть шашлыков. Как долго он их жарит… Когда же папа их принесет? Пока полежу, отдохну.
Где я?! Оля, подвал. Нет. Не хочу. Как здорово было ждать прихода родителей с едой… Нужно держаться. Хотя нутром чувствую, что наше заключение подходит к концу. Если быть честным, то я уже смирился. Мне не страшно умирать. Просто все равно. Лучше, чем лежать на месте и терять себя в ожидании неминуемого конца.
15
Какой смысл считать дни? Все существование свелось к ожиданию смерти. Никто не придет за нами. Заточение отняло у нас желание общаться, смотреть, лежать. Жизнь стала бессмысленна.
Какую я прожил бестолковую жизнь, не оставив в ней ничего хорошего! Только совершенное мной зло. Убитый человек, обозленная девушка и разочарованные родители. Обо мне будет неприлично вспоминать, сидя за столом. Я останусь мимолетным воспоминанием чего-то плохого, разочарованием. Я не успел ничего достигнуть. Эх, если бы у меня был еще хоть один шанс!
Проклятая дверь отделяет меня от мира. От жизни, от искупления. Я готов отдать себя на суд. Высосать яд из жизни. Ну же, судьба должна дать шанс! И…
Показалось? Нет.
– Оля! – ору я, обезумев. – Смотри! – показываю на дверь. – Смотри же! – не замечаю, как руками выдираю клоки волос у себя на голове. Но не двигаюсь, боюсь ошибиться. Не имею права на это. Наконец, забыв о беспомощности, бросаюсь к двери. По дороге чуть не падаю. Толкаю. Она открывается.
– О-хо-хо-хо! – вырывается у меня из груди приступ истерического хохота. Возможно, руки сами хлопают в ладоши. Тело словно отделилось от разума, и я смотрю на себя сверху. Это не эйфория. Это чувство возрождения. Психоз. Мое несчастное измученное тело не может выдержать в миллион раз раздувшийся дух. Я заполняю собой все.