Мой страх был силен, но в тот момент я была достаточно голодной, чтобы сосредоточиться на этой детали.
Он прищурился, его глаза привыкли к темноте.
— Что, черт возьми, ты сделала со своими волосами?
— Ничего... — я машинально потянулась к волосам, чтобы скрутить их, но обнаружила, как мало от них осталось. Я проклинала себя за то, что уничтожила свое единственное средство защиты.
— Ничего? — заорал он. — Не похоже на ничего! — он возвышался надо мной, как мультяшный воинственный гигант. Я встала в его тени и провела пальцами по своей мальчишеской прическе.
— Я… я…
— Заткнись, тупая, девчонка! Ты такая же идиотка, как твоя мамаша! — он покачал головой с отвращением и разочарованием. — Марш в постель.
Я никогда не знала, какую версию своего отца встречу на следующий день. В этом возрасте мне было сложно понять, через что он проходил, потеряв единственную работу, которую умел выполнять, а затем и жену, и все это произошло слишком быстро. Тем не менее, его алкоголизм и ярость нельзя было оправдывать невезением.
Свернувшись калачиком на стопке одеял на полу, я закрыла глаза и стала молиться, чтобы один из нас исчез. Он или я — неважно. Услышав, как он на кухне наливает еще один стакан выпивки, я расслабилась. Он будет пить, пока не отключится, это я знала. Таким был его распорядок дня, и я, черт возьми, не хотела находиться рядом, когда он проснется с ужасным похмельем. Не засыпая еще некоторое время, я прислушивалась, чтобы убедиться, что он не вернется. Перед тем, как заснуть, я положила книгу «Лев, колдунья и платяной шкаф» в твердом переплете за пижамные штаны и заснула, уткнувшись лицом в подушку. Иногда он приходил отшлепать меня посреди ночи, и очень часто без причины. Мне было интересно, все ли родители так поступали. В конце концов, мне было лишь десять. Я не очень-то расспрашивала людей о таких вещах.
Утром я проснулась уставшей, все тело ныло. Я не знала, как переживу еще один школьный день. Но страх остаться дома был намного сильнее. Школа была моим спасением, а книги — друзьями, так что я собралась и направилась к двери. На цыпочках вышла из дома, а затем села на старую коричневую ограду во дворе и ждала, когда выйдет Джекс. Я плакала, расстроенная, что у меня нет мамы и друзей.
Он подошел ко мне сзади и взъерошил то, что осталось от моих волос.
— Мы шутили. Тебе не следовало их отрезать. — Я посмотрела на Джекса и увидела, как понимание отразилось в его взгляде. Он увидел, что я плакала. В тот момент сочувствия Джексон Фишер стал моим единственным другом.
— Что случилось, Эмерсон?
— Я попала в неприятности, потому что отрезала волосы. Из-за этого мой отец был очень груб.
— Так ты плакала из-за своего отца, а не из-за того, что я тебе сказал, да?
Я кивнула в ответ.
— Не хочу больше плакать, — произнесла я надорванным голосом.
— Мне правда жаль. — Он сказал это так, будто бы действительно имел в виду именно это: страдание, раскаяние… нежность. Его взгляд был искренним. Даже в таком возрасте в глазах лучилась неподдельная честность. Этот взгляд я никогда не забуду.
— Ты не виновата в том, что твой отец козел, — сказал он. Он полез в свой рюкзак и достал оттуда упаковку Поп-Тартс9.
Затем достал одно печенье себе, а второе протянул мне.
— Голодная?
Я схватила его, будто дикое животное, и стала жадно жевать.
— Господи, помедленнее, Эмерсон. Тебе станет плохо.
— Знаю, знаю.
— Вставай, нам пора идти.
Как только мы вошли в автобус, Джекс занял место позади меня. Когда вошел Майки, Джекс сказал ему.
— Извини, это место занято. Найди себе другое.
Мисс Уильямс, наша учительница в четвертом классе, едва могла разглядеть детей дальше первого ряда, и не подходила ко мне, сидящей в конце класса, поэтому никто в школе не задавался вопросом, почему я не приносила с собой ланч и не шла обедать, когда звенел звонок с урока. У нас в доме не водилось много еды. Иногда отец давал мне доллар, и я покупала еду в столовой, но в большинстве случаев я подбирала еду, которую не доедали другие дети.
В тот день Джексон нашел меня в библиотеке, где я отсиживалась на обеденной переменке. Он ничего не сказал, просто отдал мне половину своего сэндвича с арахисовым маслом и джемом. Я сказала: «Спасибо», потом пошла в туалет и ела его, пока звонок не прозвенел.
Позже тем же днём, перед тем как разойтись в разные стороны в конце дороги, Джекс сказал.
— Встретимся за сараем через час?
В сарае хранилась куча старых инструментов, которыми больше никто не пользовался, и он стоял сразу за небольшим участком деревьев, где наш участок пересекался с домом Фишеров. Сарая не было видно ни из одного из наших домов.
— Зачем?
— Просто приходи.
— Нет, ты меня пугаешь.
Он покачал головой.
— Не бойся. Я там все вычистил. Потому что часто туда хожу.
Мои глаза расширились.
— Я напугана не из-за сарая…
— Ты боишься меня? — он положил руку себе на грудь. — Я пытаюсь помочь тебе.
— Почему? — спросила я.
— Не знаю.
— Как ты поможешь мне?
— Принесу тебе еды. Мама оставляет нам запеканку по ночам, когда уходит на работу. Просто не хочу, чтобы Брайан знал.
Брайан был братом Джекса, старше на десять лет. Когда их мать работала, Брайан оставался за главного. Он состоял в группе и мог играть на гитаре в гараже ночи напролет. Мой отец называл его «наркошей». Я тогда не понимала, что это означало.
— Оу.
— Да ничего такого…
— Нет, я благодарна, Джекс. Просто не хочу, чтобы у тебя были неприятности.
— Да ничего мне не будет. Встретимся там через час. Если будет темно, там есть фонарь с левой стороны, у входа. Включишь его.
— Спасибо.
Он пошел к себе домой, а я — к себе. Отец сидел за столом и курил сигарету, а в руке зажал стакан с коричневой жидкостью. Бежевые занавески легонько развевались над раковиной.
— Ветрено сегодня, — я подошла к окну и закрыла его. — Сюда налетит куча пыли, если окна будут нараспашку.
Он не ответил. Я подошла к холодильнику, открыла дверцу и осмотрела его содержимое. Там была банка маринованных огурцов, немного просроченной заправки для салата и открытая алюминиевая банка оливок. Я взяла банку и пошла к мусорному ведру, чтобы выкинуть ее. Отец впился в меня взглядом, когда я пересекала кухню. Он подождал, пока я брошу оливки в мусорное ведро, а затем резко встал, проскрежетав ножками стула по грязному линолеуму. Потребовалось всего два больших шага, чтобы он навис надо мной.
— У тебя есть деньги, чтобы заменить это?
— Нельзя хранить еду в открытой алюминиевой банке.
— Кто сказал?!
— Мама говорила, что из-за этого можно отравиться.
— Твоя мать мертва. Понятно тебе? — он кипел от ярости и капля слюны брызнула мне на щеку.
Я медленно вытерла ее, а потом почувствовала, как на глаза навернулись слезы.
— Что значит — она мертва?
— Для нас она умерла, — его взгляд был затуманен, полон злости и гнева, и он сжал дверцу холодильника так сильно, что я подумала, он ее сломает.
— Хорошо, папочка, — робко произнесла я. — Можно мне пойти за запеканкой к нашим соседям?
— Делай, что хочешь, — он хлопнул дверью холодильника и зашагал прочь.
Зайдя к себе в комнату, я схватила толстовку и в сумерках направилась к сараю. Он находился примерно на расстоянии размером с футбольное поле, и мне пришлось продираться через сорняки, доходящие мне до колена, чтобы добраться туда. Кусты с колючками цеплялись за носки и штаны, но теплая еда того стоила. По дороге я думала о том, куда ушла моя мама. Отец решил считать ее мертвой, но для меня она все еще была жива, и где-то там жила намного лучше нашего. Я не питала к ней ненависти. Просто не понимала ее поступка, но ненависти не испытывала. Мне лишь хотелось, чтобы она забрала меня с собой.