– Да—да, ищи тайный смысл в структуре ботанической капусты, – протянула Кляпа, с ленцой наблюдая, как Валентина таращится на растение. – Может, если долго смотреть на пятно, оно превратится в карту к оргазму. Хотя, зная тебя, максимум – к инструкции по смене прокладок. Или, если уж совсем повезёт, в доказательство, что твоя душа не полностью состоит из заплесневелого крахмала.
Мыслей не стало меньше, но они стали тише. Отчаяние осело. Сердце стучало, но как—то сбоку, без влияния на действия. Паника поползла обратно – не ушла, нет, просто отступила на шаг, наблюдая, прищурившись. Ей тоже стало интересно, сработает ли.
– Тебя нет, – медленно подумала Валентина, сжав губы и уставившись на лист так, будто собиралась им заклеить внутреннюю дыру в собственной голове. Не сказала. Подумала. Повторила: – Тебя нет. Есть только я. Я и фикус. Больше никого. Я и фикус.
– Боже, какая драма, – вслух произнесла Кляпа голосом Валентины, растягивая слова, как любовник, неторопливо снимающий трусы. – Скажи ещё раз, и он у тебя зацветёт от неловкости. Хотя нет – у фикусов не бывает эрекции, в отличие от людей, которым ты никогда не даёшь повода.
Валентина старалась сделать дыхание ровнее. Грудная клетка не щемила. Даже спина, привыкшая к боли от офисного кресла, пока молчала. Было что—то медитативное в этой сцене, почти абсурдное – женщина, сидящая перед фикусом, в халате, с лицом, в котором уже не осталось ни злости, ни страха, ни надежды.
Мир сужался. До листа. До изгиба черенка. До пылинки на подоконнике. В этот момент ей показалось – она действительно справится. Сможет вытеснить паразита. Притвориться недоступной. Выключить внутренний интернет. Отправить Кляпу в спам и очистить корзину.
– Умничка, – раздалось где—то внутри. Сначала она решила, что это остаточное эхо её собственных мыслей. Потом – что это придумалось. А потом губы её раздвинулись и, чуть скривившись, произнесли совершенно отчётливо: – Ну конечно, лучше разговаривать с фикусом, чем с инопланетянкой. У него хотя бы IQ повыше твоего будет.
Станция "Курская" встретила её щелчками каблуков, запахом прогретого железа и давлением воздуха, знакомым до тошноты. Всё напоминало слегка подгоревший утренний ритуал: тот, где ты уже опоздал, но всё равно надеваешь шарф, будто он – последняя граница приличия.
Валентина стояла на краю эскалатора, наблюдая, как серая металлическая лента неспешно проглатывает людей одного за другим – без эмоций, как бухгалтер вычёркивает номера из списка. Поток двигался размеренно, по одному, будто кто—то сверху уже отсортировал их по степени готовности к бессмысленному дню: «Вы – в ад, вы – к кофе, вы – обратно в кровать». Ей не хотелось становиться на ступени. Было ощущение, что эскалатор сейчас развернётся и скажет: «Не надо, Валя. Мы всё поняли. Возвращайся. Поздно начинать жить».
Люди проходили мимо, каждый в своей трагикомедии. Кто—то жевал батончик так яростно, будто мстил глютену. Другой проверял телефон каждые три секунды – вероятно, искал подтверждение собственного существования в банковском приложении. Женщина в пёстром пуховике прижимала к груди пластиковую банку с салатом и сумку одновременно – как два символа баланса между диетой и потребительским рабством. Валентина шагнула на движущуюся ступень, словно на суд, и машинально вцепилась в чёрную пластиковую ленту, как в последние остатки здравого смысла.
Её начало тянуть вниз – не эскалатор, а сама жизнь. Тело ощущалось как верёвка, которую кто—то невидимый тащит к центру планеты: проверить, порвётся ли. Она уставилась в точку перед собой, стараясь не моргать слишком часто, чтобы не подать сигнал тревоги. Позади гудела реклама про микрозаймы и кефир, кто—то переговаривался о чём—то вроде логистики и проклятий. Внутри неё – тишина. Кляпа молчала. Странно. Странно до пота.
Тишина эта ощущалась как внезапное исчезновение шума холодильника ночью – вроде бы тишина, но в ней кроется угроза. Внутреннее ухо навострилось. Что—то зреет.
Чуть выше по ступеньке, на уровне полувины и полулюбопытства, стоял мужчина. Высокий, в длинном пальто. Без шапки, что уже говорило о дерзости. Волосы аккуратно уложены – возможно, даже вручную. Запах от него был такой, будто его не носили, а надевали, как дорогую реплику на подиуме. Лицо спокойное, скучающее, как будто он только что закрыл сделку на восемь нулей и теперь ехал домой размышлять, не запечь ли лосося.