Обеспокоенный таким поворотом событий, Генри в который раз попытался образумить своего брата. Они снова серьезно поссорились. Разгневанный епископ вернулся в свой замок в Винчестер, где решил отныне посвящать свое время любимому зверинцу и несравненной коллекции европейской скульптуры. «Стефан может продолжать буйствовать, сокрушая мнимых врагов и отталкивая настоящих друзей, – раздраженно думал Генри. – Когда опомнится, придет просить прощения со шляпой в руке. Мне надоело вразумлять его. Он король и пусть делает все, что ему заблагорассудится».
Так в неопределенных опасениях и ожиданиях прошел год. Уоллингфорд остался нетронутым, а зима возвела свою традиционную белую стену между противниками. Близилось Рождество, а вслед за ним обескровленная, обессилевшая страна готовилась встретить четырнадцатую годовщину гражданской войны.
В апреле 1149 года Генрих Анжуйский вернулся в Англию. Ныне в христианском мире он стал известен как Генрих Плантагенет, назван он так был за свое обыкновение украшать шлем веткой дрока (planta genista). Однако родоначальником этой династии английских королей был его отец Готфрид, граф Анжуйский, прозванный Плантагенетом. Ныне Генриху исполнилось шестнадцать лет, он заметно возмужал. Мальчишеские выходки только закалили его характер. Наученный горьким опытом прошлого приезда, теперь он был уверен в своих силах.
Две причины побудили его к поездке. Во-первых, он получил приглашение от шотландского короля Давида, своего дяди, намеревавшегося подарить юному племяннику свой боевой шлем. Вторая причина была куда значительнее. К этому времени восставшие бароны поняли, что Матильда, на чьей стороне они продолжали оставаться, навряд ли может стать королевой. Может быть, они воспрянут духом, увидев его, юного принца, который собирался стать королем?
Ангевины поступили мудро. Они понимали, что многие бароны поддерживают Стефана вовсе не потому, что так уж высоко оценивают его умение править страной. Нет, просто они не желали видеть корону на голове у женщины, пусть и такой прекрасной, как Матильда. Теперь они вполне могли связать свои надежды с Генрихом Плантагенетом и с чистой совестью отнести к нему трижды данную клятву. Да, он был молод и упрям, но он был мужчиной и имел свои неоспоримые достоинства, которых Стефан был лишен.
Потому-то и было решено подчеркнуть союз Плантагенета с могучим, дальновидным королем Давидом. После приема у короля Шотландии юный принц как бы утверждал свое появление в Англии, и бароны могли покинуть буйствовавшего Стефана, заявив: пришел законный король.
Был еще один, тайный, умысел приезда Генриха. По дороге на север он хотел словно бы ненароком проехать невдалеке от Карлайла и удостовериться, правда ли, что могущественный и жестокий Ранульф Честерский в очередной раз решил уйти от Стефана.
Ранульф Усатый на самом деле был по горло сыт обещаниями короля. Вернее, он голодал, поскольку не получил от монарха ничего. Последние два года он верно служил Стефану, охраняя всю северную часть страны от наскоков бунтовщиков. И какова награда за преданность? Пустые похвалы и дурацкая ваза, более похожая на ночной горшок, красная цена которой – два пенни. Ни земель, ни крепостей, ни денег. Только слова и улыбки и, словно мыльные пузыри, обещания. «Мы благодарим вас, милорд Ранульф, и заверяем в нашем искреннем уважении и хотим, как и прежде, прислушиваться к вашим мудрым советам…» Тьфу, вспоминать противно. Какой это, к черту, король?
Теперь Ранульф стал часто возвращаться памятью к событиям восьмилетней давности, к снежному дню возле Линкольна, когда он и Стефан сошлись лицом к лицу у стен замка. Разумеется, барону рисовался тот поединок в выгодном для него свете. Да, Стефан сбил его с ног, но как? Позаимствовав вопреки всем правилам топор у какого-то простолюдина. Если бы тот чертов дурак не влез в схватку двух благородных лордов, то Стефану был бы каюк. Точно! Он, Ранульф, одним ударом разрубил бы этого королишку пополам или наколол бы его на меч, словно жука. «Ваши мудрые советы…» А подарил за два года верной службы один ночной горшок!
К счастью, тот промах можно теперь исправить. Если не здесь, в зале черстерского замка, то в другом месте и очень скоро. И на этот раз он, Ранульф Усатый, побреет этого королишку.
Крамольные речи графа Честерского докатились до Нормандии. И Генрих, уже не таясь, поскакал в Шотландию. Здесь 22 мая юный принц был посвящен в рыцари своим дядей, королем Давидом. Неожиданно для всех на церемонию приехал Ранульф Честерский и дружески обнял такого же рыжего, как и он, Генриха. Оказалось, к удивлению всех, что он всегда симпатизировал Ангевинам и ни во что не ставил этого королишку. На следующий день Ранульф, засвидетельствовав почтение Давиду Шотландскому, посетовал на то, что подаренный Стефаном сыну Давида город Карлайл был когда-то его родовым поместьем. Давид выразил сочувствие обездоленному барону и преподнес ему в подарок Ланкастер. Новый союз был скреплен обручением одной из дочерей Давида с сыном Ранульфа. Оба вельможи растроганно обнялись и пообещали поддерживать юного Плантагенета на его пути к английскому трону.
В выигрыше от этой встречи оказались все трое. Официальная церемония вскоре переросла в дружескую оргию. Колотя по столу кулаками – у кого получится громче, – они наливались по брови вином и заодно вырабатывали план будущей кампании. Было решено двинуть объединенную армию на Йорк, северную опору Стефана.
– Что сделает против нас троих этот королишка! – орал Ранульф, вонзая нож чуть ли не по рукоятку в выщербленный стол. – Вы увидите, друзья мои, как засверкают его немытые пятки! Это же надо – подарил мне один-единственный ночной горшок. Я человек бескорыстный, но не настолько же!..
– Вы станете королем к осени, мой дорогой племянник.
– Да? Вот здорово! Черт, как кружится голова… Ранульф, друг мой, я буду во сто крат щедрее Стефана…
– Ха! Ты хочешь подарить мне сто ночных горшков?
– Нет! Сто мешков с золотом! Или сто крепостей!..
– Вот это мне по нраву! Когда мы двинемся на Йорк?
– Скоро, – пробормотал Давид, наливая себе и друзьям еще вина. – Но сначала мы должны опустошить мои винные подвалы.
Бриан терпеливо слушал, как его четырехлетний сын, захлебываясь от восторга, рассказывал родителям о представлении жонглеров, которое он только что увидел в городе. Потрепав Алана по голове, он спросил сидевшую рядом Элизу:
– Ты вновь отпускала его с Эдвигой? В следующий раз неплохо бы брать с собой и Моркара. Иди, Алан, поведай о фокусниках своим друзьям.
Одна из служанок увела довольного собой мальчика из комнаты, а Элиза с улыбкой посмотрела на Эдвигу.
– Алан не замучил тебя своей болтовней? То, что он видел, удивительно. Жонглер действительно вращал серебряные блюда на кончиках копий?
Служанка звонко рассмеялась.
– Он будет трубадуром, ваш милый Алан. Он будет объезжать все королевские замки в христианском мире и сочинять самые необычайные истории на свете. Серебряные блюда? Надо же такое придумать! Тарелки-то были глиняными, а копья – простыми палками. Но жонглер на самом деле искусно вращал ими и уронил лишь один раз.
Эдвига вновь удивилась воображению юного Алана. Ее десятилетний Элдер был так же похож на своего отца Моркара, как тот на констебля Варана. Элдер никогда ничего не приукрашивал. Если он видел арабского скакуна, то называл его лошадью. Алан – совсем другой: если ему попадалась во дворе свинья, то это становилось целой историей о его побеге от дикого кабана.
Эдвига поклонилась и вышла из комнаты.
Бриан в кресле у окна читал недавно полученное послание, лицо у него было озабоченное.