Глава 7 «Цитрусовая жвачка»
- Вы интересуетесь звёздами, - это не вопрос, а лишь утверждение и пришедшая мысль произнесенная вслух. - Так что на счёт вашей мечты? Она вдалеке от вас, но реальна?
- Да, так и есть, - отвечает, чуть помедлив и интонацией ставя точку, не желая далее говорить об этом.
Воцаряется молчание. Вир хочется прервать беззвучную паузу и задать столько вопросов, что интересуют уже давно, но снова услышать это надменное «Я здесь не для того, чтобы развлекать вас, Вирсавия Риис» совершенно не хочется. Прозвучало в голове таким же тоном и голосом, что присущ Атанасиусу.
- Прощайте, Вирсавия Риис, маленькая звёздочка без мечты, — мужчина встаёт со своего места и обходит стол, придерживаясь за него. Приближается.
В груди зарождается паника, что мелкой горошиной в груди, увеличивается распространяясь на все органы. Как теория Большого Взрыва. Маленькая частичка, накалившись до определенной степени, стала расшириться и увеличиваться в размерах. Тревога уже подступает к горлу. Сколько бы девушка не пыталась отогнать все прожитые дни в резиденции от себя мысли насчёт заточённых людей, с которыми Васерваль не понятно, что делает, они опрокидываются разом со звучанием реплики Васерваль о прощании.
Взгляд падает на руки старца, одной медленно проводит по поверхности стола используя ее вместо трости, вторая же рука остаётся за спиной.
На этом всё? Вырывается нервный смешок, отклик на мысли. Если пустят на органы, то в общем, то кто-то сможет продлить свою жизнь. Не так уж и плохо пожертвовать одним человеком ради большего количества людей. Успокоить себя получается слабо, точнее получается все с точностью да наоборот.
Горло сдавливает спазм, а вырваться в бег не позволяет оцепенение.
Мелкие глаза старика без того сосредоточенно прищуриваются. Уголки губ кривятся невесёлой ухмылкой, а движения становятся рваными.
«Это всего-то лишь пятидесятилетний старик, что даже передвигаться не может без опоры на трость. Чего бояться его.»
Только тело категорически не хочет подчиняться мыслям и верить им.
Наконец он совсем рядом, совсем близко. Вжиматься больше в высокую спинку стула невозможно. Вцепившись ногтями в подлокотники, вопит так сильно, на сколько способна.
Вир не успевает увидеть что было всё же в руке Васерваль, спрятанной за спиной. Жмурит глаза перед тем как убедится в своих страхах.
- Вирсавия, солнышко, что случилось? - звучит до боли знакомый голос, что пробивается через собственный крик.
Вирсавия распахивает глаза и резко встаёт, но вместо того, чтобы увидеть старый, потрёпанный временем кабинет и Атанасиуса, в полумраке комнаты разглядывает обеспокоенное лицо матери. Мягкий свет от ночника, падает на её исказившееся от испуга лицо.
- Мама? - от единого только слова, становится теплее.
Женщина, ничего не спрашивая, обнимает прижимая свою дочь к груди и поглаживая утешающе волосы.
- Сон был таким реальным, — Вирсавия отстраняется от матери пытаясь объяснить, но сбивается, путаясь в словах. - Думала никогда не проснусь. Там был дом, а ещё красивый заросший сад, но мне было туда нельзя. Дом заточил меня, я не могла выбраться, а ещё обители, и тот старик...
- Чшш, - снова мать обнимает, — это был сон, всё закончилось, милая, чшш.
Вирсавия немного успокоившись в ответ обнимает мать закрыв глаза и чувствуя родной запах. Запах выпечки и ванили. Прижавшись щекой о плечо и тихо радуясь, что всё же это была не явь.
- Мам, — голос выражает беспокойство, когда Вир открыв свои глаза, замечает на комоде фотографию. На ней запечатлены незнакомка на фоне того самого дома. Чёрно-белая фотография, да и дом не заброшен. - Я так и не смогла выбраться из своего кошмара, помоги мне!
Только повернув голову и отстранившись, не видит матери. Она исчезла, её нет. По щеке бежит горячая одинокая слеза, обжигая кожу и оставляя после себя влажную дорожку. Осознание больно колит сердце и на смену былой радости приходит горечь куда сильнее.
Можно ли чувствовать, как разрывается душа на части? Душа не орган и не имеет нервных окончаний, тогда почему? ..
Запустив пальцы в волосы, сжимает их на столько сильно, на сколько позволяет хватка. Не известно моральная боль страшнее или же физическая, но при моральной, самым лучшим обезболивающим становятся физические муки.
Комната, освещённая лишь тусклым светом ночника, в секунду становится темнее. Или это в глазах снова потемнело.
***
- Ты её отпустил, — констатирует факт Седрик, важно расхаживая по рабочему столу Васерваль.
- Да, черныш, я её отпустил, но не навсегда, — старик выдыхает, а лицо не выражает никаких эмоций кроме печали.