Свет горит лишь в одном окне мягко рассеиваясь сквозь стекло в поглощающую свет, мрак. Вирсавия на полу с завязанными руками судорожно перебирая ногами отползает, не имея возможности помогать себе руками, движется назад не вставая на ноги.
— Я не раскаиваюсь, не нужно меня прощать, — отвечает Захарий на очередные угрозы Вир о памятозлобии.
Девушка его сильно разочаровала. Теперь нет такого желания запечатлить прекрасное создание на холсте, поглощённая в естественные эмоции.
Появилось желание изобразить непокорность, крушение, озлобленный взгляд пойманного в клетку зверька. Воинственность, но в то же время абсолютная беззащитность.
Поймав ту самую волну вдохновения, мужчина принимается раскладывать свои инструменты на рабочее место. Выбирает краски, суетливо шагая по мастерской. Достав палитру, принимается смешивать краски. Надавив из тюбиков, смешивает шпателем совсем отвлёкшись и позабыв о Вир, что прижав к себе ноги, пытается разрезать веревку на руках, тем самым канцелярским ножом, который успела подобрать с пола спрятав в рукав.
Пытается всё перерезать верёвки, когда Церер отвлекается, что получается с трудом и не сразу, будучи скованной опаской снова стать замеченной.
Захарий ведёт себя иначе, чем заставляет быть в замешательстве от догадок следующих действий. Взяв в руки подходящий мастихин, бросает полным увлечения и пылкостью к делу, взгляд на Вир. Девушка старается не подавать виду, что руки уже на свободе и избегает взгляда совсем утеряв к подобному смелости. Спиной ощущает холодок от стены, но даже он не сравнится с тем, что происходит в душе.
Губы дрожат от вынужденности сидеть и желательно не двигаться не издавая никаких звуков, пока художник изображает её лицо, в коем сосредоточен спектр эмоций. И если можно описать всё творившееся внутри и снаружи девушки красками, это бы был цвет спёкшейся крови.
Время утекает сквозь не задерживаясь, лишь в сопровождении тиканья настенных часов. Художник водит по холсту размашистыми движениями, то аккуратными сосредоточено, без устали устремляя свой взор на объект своих страданий и источника вдохновения в одном лице.
Глаза прорисовывает с особенным трепетом. Более не в силах злиться на ту, чьи глаза смог запечатлить однажды. Не может злиться на сестру, которую однажды уже потерял и не позволит этому повториться.
Эти карие глаза, что становятся без того темнее, прекрасны и в радости, и в печали. А слёзы придают неземной красоте колкость, несовершенство. Именно это несовершенство и делает просто красивую картину шедевром и искусством. Искусство не может быть идеальным, в этом и есть смысл - вызывать эмоции. А разве что-то совершенное может вызывать эмоции?
Художник рассматривает своё еще незаконченное творение.
— Это моя лучшая картина, — произносит с гордостью схватив из ящика стола что-то в полиэтилене.
Вир пытается разглядеть что это. Понимает только когда мужчина разрывает упаковку и достаёт шприц. Вирсавия, съёжившись, прижимается еще плотнее к стене ощущая холод, что распространяется по всему телу. Возникает дрожь от ужаса представленной в голове фантазии или от холода, возможно всё вместе.
Только никакие ожидания не подтверждаются. Захарий закатив рукав вонзает шприц в вену, а из груди, сидевшей на полу Вир, срывается короткий крик.
Наполнив наполовину шприц своей кровью, от вида которой только возникает дикое желание отвернуться и не смотреть, прижимает место укола ваткой.
Теперь мужчина, повернув к Вир мольберт, чтобы и она видела свой портрет, зазывает её подойти ближе. Та подчиняется, не сопротивляясь просьбе.
—Это в последний раз, когда ты плачешь, — подходит Церер, опустившись на колено и проведя костяшками пальцев по щеке девушки утирая слёзы.
Вирсавия следит за взглядом голубых глаз, следит, чтобы они не опускались вниз. Иначе он увидет свободные от тиск верёвки руки и канцелярский нож, что так отчаянно сжимает в руках.
Сейчас идеальная возможность собраться с духом и если не поранить, так пригрозить ножом и попытаться сбежать. Позвать на помощь или добраться до блажащего полицейского участка. Только рука не поднимается и от этого катится очередная слеза.