Глава 24 «Ископаемое»
Воцаряется молчание, что разбавляется гулом ночной жизни города и лёгким воем ветра. Звенит телефон и на дисплее отображается номер, что раньше был именован как "Мамочка с эмоджи сердцем".
- Ответь, - кивает Церер и Вир поднимает трубку.
- Вирсавия, я понимаю, что ты почувствовала свободу уехав, но даже не смей больше игнорировать мои звонки, - доносятся яростные крики матери.
- Мам, - обращается Церер и теперь на той стороне тишина. - Помнишь меня?
По щекам девушки неустанно катятся слёзы размывая огоньки в далеке, а по ту сторону слышна звенящая тишина.
- Это Захарий, мам, ты со мной даже не поздороваешься?
- Захарий? - теперь кроме тишины слышны и всхлипы.
- Почему не забрала меня после того, как отца посадили? Я тебе был не нужен, верно? Всегда было интересно. Но ничего, я не злюсь и не обижен. Раньше у меня небыло никого, но я нашел сестренку.
- Вирсавия, где вы?
Вир не отвечает, а Церер сбрасывает звонок.
- На самом деле это я её убил, но отец взял вину на себя.
Жалость, что разрывала внутренности минутой ранее сменяется ужасом в глазах. Чувствует напряжение каждой клетки, каждого нерва. Металлический привкус крови ощущается от покусывания внутренней стороны щек от волнения.
- Не плачь, Вирсавия, пожалуйста, - вытирает холодными пальцами слезы с щёк. - Портрет единственный, кто будет плакать твоими глазами, помнишь?
Церер замечает мчащиеся полицейские машины с сиренами и понимает, что его нашли, но что никак не мешает его плану.
- Прости, что так сильно люблю тебя.
- Любовь должна быть лекарством, а твоя - бомба. Твои деяния - сумасшествие.
- Я сумасшедший? Что ж, возможно чуть более сумасшедший, чем все остальные. Да, я зашел слишком далеко, и я не могу ничего исправить, даже не хочу, потому что не жалею. Я сдамся не из-за раскаяния, наверное, мною движет страх. Малодушный страх. Я превратился в того, от кого хотел избавить мир. Сам превратился в монстра, которого боялся будучи еще человеком. Через несколько секунд полиция ворвётся сюда и меня арестуют. Обними меня в последний раз. - Последние слова он произносит шепотом будто боясь спугнуть и в итоге не получить отклика на свою просьбу. Может думает, что мало заслуживает объятий.
Заслуживает. Заслуживает и самого жестокого наказания, и последних объятий.
Полиция врывается в ту же минуту и Церер крепко обняв Вирсавию, поднимает руки не противясь участи, что ждёт его.
Один из полицейских сообщает о звонке матери и просит ей перезвонить, не давая никакой конкретики в словах из-за чего приходиться послушать, хоть совершенно этого делать не хочется.
Следующий день начинается с приезда обеспокоенной матери и деда. Двойная боль пронизывает вновь. Первое - они всегда знали о причастности Захария в смерти второй жены отца, по крайней мере догадывались, что не является ложью по их словам. И настаивание на встрече с отцом, что хоть и был жив, не был причастен к убийству, не был объектом для откликания любви дочери или хотя бы желанию встретится.
Церер как и пообещал, признался в своих прегрешениях ничего не тая.
Непонимание злости и осуждения матери были для Вирсавии не ясны и оставались загадкой. Она была крайне недовольна услышать отказ встретиться с отцом, коим девушка его не считала.
Непричастность в одном преступлении разве перечёркивает все остальные?
Вир не понимала, почему она плохая дочь по словам матери. Почему отец будучи ещё на свободе, живущий с Захарием не желал слушать сына и его мольбу о встрече с сестрой, а теперь она должна с радостью ехать в тюрьму встречать своего отца.
Разверзлась ссора на все общежитие, но она прекращается со входом в комнату тех самых двух новых соседок.
Они своим прибытием заменили яркий лучик света, что укротил царившую в воздухе злую тень.
Дед оставался в стороне не вмешиваясь, хоть и всегда ранее защищал видя несправедливость. Видимо в этой ситуации он был согласен не с Вирсавией.
Как только родственники ушли, девушка срывает со стены гирлянду из фотографий и найдя фото дедушки в оборотной стороне, которой красивыми буквами написана излюбленная им фраза, разрывает ее на кусочки.
Выбросив в мусор и остальные фотографии от злости и досады, уходит вновь взобравшись на крышу. Сердце разрывает грусть, что тяжела и безнадежна, как камень привязанный к шее утопленника. Она тянет вниз.
Возможно стоит вернуться в комнату и оказать радушный приём для новых соседок, но сейчас Вирсавия не в состоянии не говорить с кем-либо, ни видеть.