— Товарищ капитан, разведчик Вихров задание выполнил.
Подошедшая женщина с замученными глазами и усталой улыбкой протянула руку капитану.
— Здравствуйте! Он так вас ждал… Мы все ждали. Спасибо, родные!
И она поклонилась капитану хорошим глубоким русским поклоном. Коля стоял рядом капитаном.
— Молодец! Отлично справился!.. Страшновато было на чердаке? — спросил капитан, привлекая мальчика к себе.
— Страшно!.. Ой, как страшно, товарищ капитан, — чистосердечно ответил мальчик. — Как первые снаряды ударили, так все и зашаталось, будто проваливается. Я чуть не махнул с чердака. Только стыдно стало. Сам себе говорить начал: «Сиди… сиди!» Так и досидел, пока склад рвануло. А после и не помню, как внизу очутился.
И, сконфузясь, он уткнулся лицом в полушубок капитана, маленький русский человек, тринадцатилетний герой с большим сердцем — сердцем своего народа.
Н. Тихонов
Семья
— Даша, иди-ка, мать, сюда, разговор один есть, — сказал Семен Иванович.
Даша посмотрела на мужа так, как будто видела первый раз перед собой этого широкоплечего, серьезного человека с неторопливыми движениями и суровыми глазами, давно уже не улыбавшегося и не отпускавшего шуток по ее адресу. Она вытерла руки о передник, села на стул и сказала, отводя взгляд куда-то в угол:
— Да знаю я твой разговор, Семен.
— Знаешь? Откуда же ты знаешь?
— Сердцем чую… Ну, уж говори…
— Притвори дверь, чтоб Оля не слышала…
— Оля ушла за водой, а я тебе сама подскажу, ты только меня поправь, если что не так… Я ведь вижу, как ты после смерти Кости мучаешься. Ну что же, Костя погиб, защищая Ленинград, хорошей, чистой смертью умер, а этим фашистским выродкам надо мстить, Семен Иванович, надо мстить ежедневно, ежечасно… Чего они творят, мерзавцы, не перескажешь, язык не поворачивается — такой страх; презираю я их и ненавижу. За Костю, за брата, мстить им хочешь, на фронт решил. Да? Права я?
Семен Иванович ударил ладонью по колену, встал, подошел к ней, обнял ее, поцеловал и — сказал:
— Эх, ты, угадчица! Правильно, все так и есть. Чтобы не раздумывать, я уж и бумаги оформил. Вот, мать, какие дела — одним бойцом больше стало. Не могу я работать, душа кипит. А я старый солдат — империалистическую всю прошел, стрелять не разучился. Только, мать, времени у меня мало. Собери, что там нужно со мной вещичек…
— Все будет в порядке, — сказала тихо Даша.
Она подошла к окну и взглянула на улицу: не идет ли Оля. На улице было множество людей, как в праздник. Все шли пешком, потому что трамваи не ходили. Люди тащили саночки с дровами, с какими-то мешками, на иных санках сидели старики или старухи, закутанные в платки, обмотанные шарфами.
Воду везли тоже на санках. Ее везли в детских ваннах, в бидонах, в ведрах, в жестяных ящиках. Люди скользили на мостовой, вода выплескивалась и замерзала ледяным языками. Мороз был жестокий. Порывы ветра налетали с залива, бросали в глаза людям пригоршни колючего снега, ледяной пыли. Люди обвязали себе лица до рта черными повязками и шли как бы в полумасках, как ряженые. Даша некоторое время смотрела на пестрые толпы, двигавшиеся беспрерывно. Под полумасками намерзали от дыхания ледяные кружева. Белый пар клубился изо рта пешеходов. Трудно было увидеть Олю с ведром в густоте этого человеческого потока, Оля должна прийти с минуты на минуту.
— У меня тоже есть разговор, — сказал отвернувшаяся от окна Даша. — Я тоже решила: раз ты на фронт, я тебя — заменяю. Не перебивай меня, Сеня, послушай, что я скажу. Город наш в осаде. Невесть какие мученья люди принимают. Город фронтом стал — в газетах нынче пишут. И это правда. А если так, ты уходишь за брата мстить немцам, я на твое место встаю. Я еще женщина крепкая, выдержу, не беспокойся. Я понятливая, работу люблю. Тебя не подведу. Стыдиться жены не будешь… Дело понимаю… Ведь я с завода-то ушла только из-за детей…
— А сейчас? — сказал Семен Иванович.
— Что сейчас?
— Да ведь Петя мал еще. Да и Оле всего двенадцать. Слабенькая она. Как же дети-то будут, если я и ты из дому уйдем вместе? Завалится дом, мать, ты подумала об этом?!