Фарух кивнул.
— Тебя станут искать повсюду, — сказал он. — Бахари не отступится, даже если найдёт меня. Ему захочется расспросить, кто ты таков, как проник в Дом Песка и Золота и какие тайны успел выведать. Он не поверит, что ты был один! Бахари станет тебя пытать, пока не пожалеешь, что сам себя не убил, когда ещё мог. Ты обречён. У тебя один путь — помочь мне, а когда расправимся с Бахари, будешь свободен.
— Я не верю тебе. Ты не лучше него! Бедная Чинья… Она говорила, ты выпустишь её на свободу, да я теперь думаю, ты бы не стал.
— Расскажи мне о ней, — потребовал Фарух, убирая мокрые волосы с лица.
— А то ты не знал, кто сидит в твоём колодце!
— О ней я не знал! Расскажи. Какова она из себя?
— Какова? — спросил Поно, приближая своё лицо к лицу наместника. — Такова, каким может стать человек, долго сидевший на цепи! Вообрази, что под тобой лужа, притрушенная прелой соломой, и тут же твои нечистоты. Тебе никуда не уйти, гниёшь заживо, а рядом чужое тело, мёртвое, распухшее, его уже черви едят — это Мава, садовник, и вина его так мала, что ты даже её не знаешь…
— Я спрашивал не об этом! — поспешно сказал Фарух, отстраняясь, и взмахнул рукой, будто отгонял видение, и потёр землю пяткой. — Я хочу знать, она стара или молода?
— Нет уж, спрашивал, так слушай, а я расскажу, как мне самому нравится… Едут! Заболтал меня!
По дороге опять двигались огни: то люди на быках возвращались от полей у реки. Они поглядывали по сторонам, но с пути не съезжали. Поно, упав на колени, пополз по траве к щётке кустарника, торчащей из земли. Светлоликий пробрался следом и сел, отводя рукой колючие ветви.
— Неуютно? — мстительно зашептал Поно. — А в колодце вонь, и мухи, и крысы, и если захочешь пить, то придётся хлебать из гнилой лужи под ногами, по которой стражи ходят туда-сюда! Другой-то воды не дают. И Чинья пила…
— Да что это за Чинья? — с нетерпением и досадой спросил Фарух. — Когда мой дед искал каменных людей, ему помогала женщина, которую так звали. Тогда были найдены те двое, что сидят в моём доме, но оживить их она не смогла, и дед велел бросить её в колодец…
— Вот она, ваша справедливость! — воскликнул Поно. — Вот какой награды можно дождаться, помогая вам, и только такой! Сколько же лет она там сидела?
— Сколько? Тогда мой дед был молод, а она уже стара. Столько не живут — она давно мертва! Мой отец жалел, что её не расспросить. Ты не мог её видеть!
— Не мог? А я видел, и это она рассказала мне, как пробраться в комнату писцов…
— Писцы не сидят там два десятка лет, не меньше, им давно отвели другое место. Ты проклят, ты видел тень!
— Тень? — возмутился Поно. — Она такая же тень, как ты или я! Бахари спускался ночью, он тоже её видел, он с ней говорил. Он резал её ножом и жёг огнём, и она стонала от боли, и у неё текла кровь, так какая же она тень?
— Бахари знал о ней? — воскликнул наместник и тяжело задышал. — Лживый пёс… Когда попадёт мне в руки, он умрёт тысячью смертей! Теперь я вижу: он хотел того же, что я, но не для меня, а для себя. О, ты поплатишься за это, Бахари, жестоко поплатишься! Ничего! Видно, без моей крови каменного человека не оживить, раз ты не управился сам. Ты ничего не сможешь, Бахари, только пресмыкаться и жалеть, что предал меня, и бояться, что я приду — а я приду…
— Что его оживлять? — спросил Поно. — Зачем нужна твоя кровь?
— Затем, что каменных людей поднимает кровь, и, видно, не всякая, а только кровь наместников. Я разрезал руку — видишь, вот тут, — с гордостью сказал Фарух, показывая ладонь, — и каменный человек заговорил со мной. Больше никто во всей Сайриланге не добился этого! Мой дед не сумел, и отец не смог, они не догадались. Если бы только они знали, что каменный человек со мной заговорил!
— Заговорил? — небрежно спросил Поно и засвистел, поглядывая на пустую дорогу и на далёкое озеро, у которого кружили огни. — А что, с вами такого ещё не случалось? Мне вот он телегу тащил от самого Жёлтого берега, когда порождение песков задрало второго быка. Я думал, каменный человек говорит со всеми, кто только готов его слушать.
И он опять засвистел беспечно, глядя, как меняется лицо наместника.
— Лжёшь! — зашипел тот, кусая губы. — Этого быть не могло! Кто ты такой, чтобы он говорил с тобой?
— А тебе, должно быть, он сказал, чтобы ты умолк и перестал его донимать… — начал Поно.
Фарух навалился на него, толкая в куст. Он бил неумело, рыча от ярости и боли, а Поно смеялся, смеялся так, что ослабел от смеха и не мог защититься.