Бросив тяжёлый взгляд, он продолжил:
— Это всё, что я могу. И клянусь, если кто-то разбудит меня раньше, чем встану сам, я убью его. Не знаю, хочу или не хочу, чтобы это оказалась ты. Твои клыки я уношу с собой.
Он ушёл, оставив её на холме, в грязи. Тихий холодный дождь пошёл, но не унял жар и боль.
— Будь ты проклят, — прошептала Нуру окровавленными губами. — Ты ответишь за это. Ты познаешь боль. Спи…
Глава 20. Тени
Ранний вечер, сырой и ветреный, пришёл на берега. Тёмная Бариди шумела, напитываясь дождём. Огонь, маленький, едва заметный, дрожал за серой завесой.
Когда-то река разливалась шире. Её сильное тело оставило след в мягком светло-жёлтом камне, и теперь двое нашли здесь приют. Они развели костёр из сушняка, собранного вокруг. Фарух сидел, согнувшись, и над чем-то трудился, а Поно, взяв горящую палку, осматривался.
— Вот так место! — сказал он с восхищением, глядя, как свет пляшет на полосатых неровных стенах. — Чувствуешь, как тянет? Будь у меня бечёвка, я бы проверил, что там!
Набрав воздуха в грудь, он крикнул:
— Эгей! Эй-эй!
Крик прозвучал гулко. Пакари, обнюхивающий кромку дождя, подпрыгнул.
— Хватит, — вздрогнув, сказал Фарух. — Там ничего нет.
— А я думаю, ходы…
— Там наверняка живут летучие мыши. Ты потревожишь их, и они вцепятся нам в волосы!
— Ха! Откуда тебе знать, если ты не бывал в таких местах?
— Я читал. Хватит там бродить, лучше помоги мне! Почему колышек падает?
Поно подошёл и сел рядом, затушив свою ветку.
— Покажи, — сказал он.
Фарух держал в руках лук из гнутой ветки и шнурка, небольшой, чуть длиннее ладони. Обвив шнурком колышек, установил острый конец на деревянный брусок с выдолбленной выемкой.
— Так ты обкрутил у самого низа, — наставительно сказал Поно и указал пальцем: — Надо посередине.
Фарух поправил шнурок и придавил колышек сверху другим обрезком дерева. Едва он начал водить луком взад-вперёд, колышек упал.
— Дави сильнее! Конечно, так упадёт. И води быстрее, не то никогда не получишь огня! Вот, называешься отцом земель, а сам не умеешь даже такого простого. Ты и веток для костра не сумел бы набрать, и колышек бы не выстругал. Ты не догадался бы, где взять шнурок…
— Не догадался бы, потому что не делал такого прежде. Теперь буду знать, невелика наука! Я выучусь за один вечер, а выучишься ли ты грамоте за один вечер? Давай, покажу тебе знаки и буду смеяться, что ты их путаешь.
— Нужны мне твои знаки! — проворчал Поно. — Что, защитят они от холода и голода? Без них проживу!
Он поднялся и отошёл. В стороне лежали мешки, из которых всё вытрясли: белый порошок, и глиняную пластину для смешивания краски, и пояс с ножами — одним резали дерево. Поно хотел сложить вещи на место, но его отвлекла сумка с костями. Взяв её, он подошёл ближе к свету.
— Ты будешь музыкант, а я гадальщик, вот что! — сказал он и взялся перебирать фигурки. — Смотри, как хорошо сделаны. Вот корзина…
— Разве ты умеешь гадать?
— Научусь, и быстрее, чем ты высечешь огонь! Давай, тяни кость.
Фарух насмешливо изогнул губы, но всё же сунул руку и, погремев костями, достал одну.
— Пёс! — воскликнул Поно. — Теперь я выну другую…
Пакари, услышав знакомый звук, подбежал к сумке и, сев на задние лапы, влез передними в кости.
— Что это ты делаешь? — спросил Поно. — А, ты тоже умеешь гадать! Покажи, что ты вынул.
Мшума опустил на землю маленький лук и, хрюкнув, ткнулся в ладони в поисках награды. Не найдя еды, тонко завизжал и заспешил к Фаруху.
— Ладно, я тяну третью кость, — сказал Поно. — Изогнутое перо! Это перо рауру. Хм…
— И что же меня ждёт? — насмешливо спросил Фарух. — Не знаешь? Вот так гадальщик! Если бы ко мне пришёл такой, я велел бы избить его палками и прогнал с позором.
— Да что тут знать? Рауру — это власть. Лук — это тот, что у тебя в руке. У тебя была власть, а теперь ты лишился дома и мокнешь под дождём, как пёс. И даже огня развести не можешь! Вот тебе моё гадание.
— Значит, вот так? — спросил Фарух, прищурившись, и потянул мешок к себе. — А ну, дай! Дай, и теперь я погадаю тебе…
Пакари пронзительно заверещал.
Там, где кончался золотой уют, обозначенный пляшущим на сухой земле отблеском огня, и начинались дождливые сумерки, стоял человек — кто знает, как долго стоял, сливаясь с тенями. Лицо его, белое, будто бескровное, обрамляла чёрная ткань, и одежды были темны, и на щеках чернели знаки. На груди у сердца виднелась недавно зажившая рана — тонкий след ножа.