— Подойди, — улыбаясь, сказал Фарух и протянул ему миску. — Может быть, это имя ты хочешь дать сам?
— Ох! — воскликнул Поно, когда понял, что это значит. — Ведь я не храмовник!
Нуру всегда говорила, он не умеет беречь тайны, по нему всё видно. Он сердился, не соглашаясь. Ох, они все знали — и Фарух, и Марифа, и женщины, — вот, смотрят и улыбаются. Что за стыд!
— Я первый над всеми храмами, — сказал Фарух, и улыбка его была не злой, и взгляд подбадривал. — Я могу наделить тебя правом дать имя этой женщине, и наделяю. Подойди же.
Поно взял миску — ох, так нелегко ему приходилось в жизни, только когда порождение песков стояло над ним, и каждое неверное движение грозило смертью.
— Я ведь знаков не знаю, — жалобно сказал он. — Как же я напишу?
— А, вот теперь ты признал, что грамота важна! Ладно уж, я напишу для тебя на земле, а ты повторишь. Какое имя ты выбрал?
Поно прошептал его на ухо наместнику, а потом повернулся к той, которая поцеловала его этой ночью у костра.
— Дамира, — сказал он достаточно твёрдо, и, глядя на знаки, написанные Фарухом, старательно их повторил. Красивее этого имени он не знал, и на миг понадеялся, что в награду получит ещё поцелуй, но она улыбнулась и отошла, и все рассмеялись и захлопали в ладоши.
А дальше их повела дорога, туманная дорога вдоль гор. Терпеливые чёрные коровы с добрыми глазами ступали важно, неся поклажу на спинах, а люди шли. Дикие псы Марифы уносились вперёд, так, что совсем исчезали, а потом возвращались, тяжело дыша, и проталкивались меж людей, задевая боками и мокрыми носами. Шёл и Фарух. Поно улыбнулся, подумав, что ещё недавно тот потребовал бы повозку, а теперь шагал вот так, среди всех, и казался довольным.
Марифа ехала впереди на пятнистом быке, ведомая своим даром, своим умением видеть больше, пусть и не всё, — и это она первой заметила стадо на берегах небольшого озера, поросшего тростником. И это она отыскала тропу. И они, поднимаясь по ней, к ночи пришли в долину, где жили пакари.
Поно видел, как Фарух осматривается, будто ищет что-то, и догадывался, что именно. Но было уже темно, сгустился туман, факелы чадили. И Фарух вздохнул и перестал искать — может, подумал, сделает это на обратном пути, если только для них будет обратный путь.
А потом псы, Тика и Хагу, разрыли яму, свежую, забросанную рыхлой землёй, и что-то оттуда достали. Марифа, увидев, прикрикнула на них и отогнала, а Фарух плакал — те, кто его знал, ещё недавно не поверили бы, что он может плакать по зверю. А сам он не поверил бы, что здесь и теперь, и раньше, чем успеет подняться с колен, найдёт своего пакари.
Но это случилось, и Поно, взбираясь по тропе, всё поглядывал на Фаруха и думал: и как человек может быть так счастлив? И это теперь, когда ничего ещё не кончилось и даже Марифа не знает исход, только велит спешить.
Женщины кочевников суровы, будто ветра Ломаного берега стесали лишнее с их тел и лиц, и скупы на слова, и каждая сильна и крепка, и ни одна не возражает Марифе. Они идут всю ночь и несут поклажу, не выказывая усталости, а девушки из дома забав устали, но тоже идут, ни слова жалобы — и Поно устал, только знал, что скорее умрёт, чем попросит об отдыхе. Там, впереди, Нуру. Надеется ли она, что кто-то придёт на помощь? Получится ли у них? Поно видел кочевников в Фаникии, помнил, как они шли и шли, заполоняя улицу. Женщин было меньше, и они всё-таки женщины.
Факелы погасли, в них не стало нужды. Утренний туман разорвался на клочья, белые, плотные, и они плыли над самой землёй. Приходилось идти сквозь них, и дрожь пробирала от липкого холода.
— Стойте! — велела Марифа, отводя руку в сторону. — Здесь.
Поно, который давно уже брёл, глядя только под ноги, теперь поднял глаза и увидел впереди, на земле, то, что принял сперва за бледное озеро. Он удивился тому, что в воде отражалось небо, хотя вокруг этого места и над ним нависли скалы — а затем понял, что это небо и есть, что оно неведомым чудом упало сюда и лежит, ясное. На том берегу неба, на расстоянии утренней тени, дымили костры.
Женщины остановились, опустили на землю поклажу. Марифа взяла свой бубен с широким ободом, где выжжены были птица, бык, рыба, пчела и пёс, легко ударила пальцами. Загудела плотная кожа, зазвенели медные кольца, подвешенные вдоль края.
Так, без оружия, с одним только бубном она побрела, закрыв глаза — и чёрный, зорко видящий всё вокруг, и белый, слепой, проникающий в суть вещей, — и ступила на небо. Лёгкий ветер трепал её свободные одежды, светлые, многослойные, подпоясанные кожаными ремнями, и при каждом шаге звенели браслеты. Псы завертелись у края, скуля и поджав хвосты, но не пошли за хозяйкой.