Пакари забарахтался, перебирая лапами в воздухе. Нуру толкнула его в бок, помогая встать, и он заспешил к двери, заскрёбся, но тут вспомнил о миске. Бросившись к ней, убедился, что миска пуста, и опять запросился наружу.
— Тише! — прошептала Нуру. — Сейчас я открою.
Она дождалась, пока шаги и причитания смолкнут вдали, выпустила зверя и сама выскользнула за дверь. Мшума пошёл своей дорогой, а Нуру сбежала по лестнице, озираясь и таясь.
Комнату для мытья устроили внизу, и путь в неё лежал через сад, как на беду, сейчас не пустой. Там смеялись девушки, и летели, звеня, их голоса. За листвой, где тень гуще всего, мелькали белые наряды. Слышалась песня, но вайата молчала: значит, Мараму не вышел.
Нуру помедлила, выгадывая путь у стены. Пригнувшись, она пробралась через кусты перца, отделённые от дорожек тростниковой оградой. Только бы не поглядели! Светлое платье видно издалека.
Ей показалось, смех стал громче. Торопясь, Нуру сломала куст, вывернула колышек, но постаралась воткнуть на место. Руки её тряслись. Не узнала бы Имара!
Воды ей оставили на дне, только протереться. Вода лишь едва покрывала измятые стебли душистых трав — их клали для запаха — и сама, настоявшись, пахла густо и пряно. Что ж, и то хорошо. Могли не оставить вовсе. Работник привозил бочку с утра и таскал вёдра: для мытья, и для сада, и для кухни. Ради Имары, может, он пошёл бы к реке и в этот жаркий час, а ради Нуру точно не стал бы.
Она заперлась, хотя в комнате, выложенной камнем, тут же стало душно, и, завернув стебли в грубую тряпицу и макая её в ведро, тщательно протёрлась. Мозоли уже сходили с рук, но старые шрамы остались. И новые: вот она бежала через ущелье, не глядя под ноги, вот протискивалась меж камней. Вот полоснула руку ножом. Хороший был нож, даже листья скарпа срезал одним движением. Кто-то из братьев точил.
Нуру могла управиться быстрее, чем наполняются три чаши вина, но она не спешила. Зачем? Все уже вымылись. Из комнаты её прогнали, к девушкам не хотелось. Спросят, отчего пряталась — что ответить? Может, Шелковинка уже рассказала другим, и они смеются. Зачем только Мараму за неё заступался? Жила бы как все, уж вытерпела бы, раз они терпят! Зато была бы с ними, а не наособицу.
Нуру сидела, задумавшись, и вспоминала слова Мараму, каждое слово. Ещё вспоминала, как хотела работать честно и как легко о том забыла, хватило одних лишь подаренных бус, и сытной еды, и сна вдоволь. Хватило нескольких дней, когда она разогнула спину — и вот гнуть её уже не хотелось.
В час, когда печь Великого Гончара начала остывать, она вышла в притихший сад. В это время первые гости, устав от жары и безделья, шли выпить вина, послушать девичьи песни, поглядеть на танцы. Иногда прихватывали и жён: пусть сидят, сплетничают в другой половине под присмотром сурового хозяина, иначе кто знает, что от скуки затеют дома! Женский зал — та же скука, только разделённая с другими. Женщинам Таоны ещё везло, что у них был гадальщик.
Везло! Да стоит ли их жалеть? Бедняки в этот час идут в поля — и мужчины, и женщины. Скука от безделья им неведома.
Нуру оплела ноги шнурками сандалий, перед тем проверив их, и с трудом натянула платье: видно, от жары оно казалось теснее, липло к телу, — а на бусы посмотрела с сомнением. Чёрный камень, красный камень, будто выпачканный кровью. Ниханга обещал Медку, а подарил ей. Как ни крути, от такого подарка не будет добра.
Она взяла нить, рассмотрела в последний раз, погладила бусины и, сжав в кулаке, вышла за дверь. В комнатах ещё было тихо, девушки не вернулись, и Нуру спешила.
Послышались чьи-то шаги. Вздрогнув, она обернулась, но это брёл пакари. Заметив, что Нуру смотрит, он подбежал и принюхался.
— У меня больше нет каши, — сказала она. — Иди себе, Мшума!
Он забежал вперёд и упал на бок: чеши! Нуру обошла его. Пакари встал, недовольно чихнув, и вновь застучал когтями по полу. Сделав рывок, опять повалился под ноги. Нуру едва устояла, споткнувшись.
— Уходи прочь! — воскликнула она и замахнулась.
Пакари заверещал и бросился в сторону, но когда Нуру вошла в покои Медка, протиснулся за ней.
Забытая лестница стояла у стены. Пакари обнюхал её, встав на задние лапы, и вдруг запрыгал ловко — вверх, вверх — к самому окну.
— Нет, Мшума, нет! — зашептала Нуру, протянув руки. — Иди сюда, иди!
Зверь не слушал.
Спешно повесив бусы на гвоздь, Нуру кинулась к лестнице.
— Мшума, Мшума, ты упадёшь! — воскликнула она. — Что я скажу Мараму? Иди ко мне!
Пакари добрался до окна и развернулся к улице спиной. Он морщил нос и скалил зубы, и всё-таки Нуру полезла за ним. Лестница поскрипывала — если качнётся, зверь не удержится!