На крик набежали — не понять, кто первый, но скоро тут были все. Нуру кто-то поднял, отвёл в сторону, не спрашивая, что случилось. Кричала Имара. Тушили огонь.
Мараму. Он что-то сказал, но Нуру не поняла.
— Тебя ищут, — сказала она. — Двое, одного зовут Канга. Они не уйдут, пока не посмотрят на музыканта. Сказали, полосы на щеках…
— Хорошо, — ответил он, и Нуру рассмеялась. Что хорошего?
— Кто ж их убил? — раздался крик. — Не иначе, Синие Глазки! Где она, куда сбежала?
— Тащите сюда эту девку!
Нуру в страхе посмотрела на гадальщика. Она и сама не верила в то, что видела, кто же поверит ей? Сощурив тёмные глаза, Мараму всматривался, будто читал правду в её лице. Она только и могла, что помотать головой.
Он потянул её прочь и велел:
— Идём.
Они заспешили по коридору, где лежали ковры белого света, и свернули в другой, где стало темно.
— Мшума! Мшума! — позвал Мараму.
Он выпустил Нуру, на ходу развернул ткань, которой укрывался, и, связав концы узлом, перебросил через плечо, как сумку. Затем наклонился, подхватил пакари и усадил. Рука его вновь нашла пальцы Нуру и крепко сжала.
Коридор повернул опять, и вместо того, чтобы идти к лестнице, Мараму подвёл Нуру к перилам. Внизу шумел сад, отовсюду неслись крики: их искали.
Мараму встал на перила, ухватился за край нависающей крыши, повис над землёй и исчез, лишь пакари вскрикнул, и стало тихо.
— Куда ты? — воскликнула Нуру.
— Иди сюда, — позвал он. — Скорее, я удержу.
Он свесил руку. Нуру, подавив рыдание, легла животом на перила, поднялась на колено и, дрожа, вскинула руку. Один короткий миг ей казалось, она упадёт, но Мараму поймал.
— Держи равновесие, — велел он. — Поднимайся и лезь сюда.
Нуру застыла, боясь отпустить перила и выпрямиться.
— Ты хочешь уйти? — спросил гадальщик. — Насколько сильно хочешь?
Нуру встала. Она не помнила, как лезла, цепляясь за глину, за руки Мараму, не жалея ногтей. Поняла только, что уже стоит на крыше, и Таона лежит вокруг, спит, как чёрный зверь. Мараму смотрел на неё и чего-то ждал.
— Отдышалась? — спросил он и подтолкнул дальше, к краю, к улице, и прежде, чем Нуру успела понять, спрыгнул вниз и потянул её за собой.
Глава 8. Тевара
Ночь прошла.
Я лежал и смотрел, как колышутся надо мной белые волны навеса. Прорехи светились, и занавеси разлетались, а за ними горело золото песчаных холмов.
Телега ехала неровно, забирала в сторону, а порой будто натыкалась на что-то. Мальчик кричал на быка. Потом, я слышал, он спрыгнул и пошёл, тяжело дыша, и телега двинулась ровней, но замедлила ход.
— Что же делать? — воскликнул мальчик. Горло его пересохло, и голос охрип. — Ничего, ничего, я справлюсь! У Нуру больше нет никого, кроме меня — я не могу её подвести!
Теперь я понял, что случилось. Телегу мастерили для пары быков, а остался один. Мальчик тоже взялся за упряжь, встал по другую сторону дышла, но ему не хватало сил. Нас ждал долгий путь.
— Ты знаешь дорогу? — спросил я, и мальчик испуганно вскрикнул.
— А, хорошо лежать, когда тебя везут? — сердито воскликнул он. — Уж я довезу! И если Шаба нагонит, я отобью тебя у Шабы и возьму его быка. Сам Великий Гончар мне помог — уж теперь я не сдамся, дойду до конца!
Я послушал ещё, как он тянет, кашляя и хрипя, напрягая силы. Ни слова жалобы я не услышал от него, ни просьб. Мысли одолевали меня; когда понял, что не в силах терпеть, я сам не заметил, как встал.
Телега накренилась подо мной, и мальчик остановил быка. Сжимая кулаки, он стоял и глядел исподлобья. Пересохшие губы двинулись, но я не разобрал ни слова.
Я знал эти земли прежде, хотя и не сразу вспомнил теперь. Джива, мой друг, мой брат — где теперь Джива? — был моим спутником в те дни. Он помогал возводить каменный город за холмами неподалёку. Мы шли по дороге — по этой дороге, и деревья мауа, чьи листья как цветы, шелестели по сторонам, розовые и белые. По правую руку лежала горная гряда, как нагая женщина с кожей цвета красной глины, изогнув бедро и глядя в небо. Её не пощадило время, или в памяти она была другой — что же, Джива и прежде не видел в ней женщины, — но всё же я узнал её, а тогда узнал и дорогу, занесённую песками, отмеченную вехами искривлённых, давно мёртвых стволов.
Сколько жизни здесь было прежде! Скрипели повозки, везя зерно и масло в глиняных кувшинах, благовония, и рыбу, и мёд, и на них плясали свет и тень. Копыта, пыля, стучали, и мычали быки, и кричали погонщики, и кланялись, проезжая мимо. Ехали и шли семьями, и становились на колени, прося о счастье, и мы касались их лбов. Они верили, что отныне будут счастливы, и мы верили тоже. Верю ли я теперь?