Сидя позади, Нуру держалась за Мараму и теперь могла ощупать рукояти ножей.
— Их шесть, — сказал гадальщик.
— Я вовсе и не пыталась сосчитать! — возразила она. — Те люди, что идут за тобой — кто они?
— Они умеют убивать, — ответил Мараму.
— А ты умеешь?
Не дождавшись ответа, Нуру обернулась, но позади не было никого, лишь отставший водовоз. Она хотела заглянуть вперёд, но пакари, до этого сидевший так тихо, что Нуру о нём и забыла, лизнул её в лицо и завизжал, изгибаясь всем телом. Мараму хлопнул по сумке. Пакари скрылся и ненадолго притих, но тут же принялся нюхать сумку изнутри, похрюкивая.
— Зачем ты им нужен? — спросила Нуру.
— Ты спрашиваешь не о том. Спроси, зачем брать с собой лишнего человека, если быку легче везти одного? Твоё платье и срезанные волосы приметны. Я мог уйти один, и люди не вспомнили бы, что видели меня. Тебя запомнят.
— И зачем же ты взял меня с собой?
Гадальщик промолчал. Прежде чем Нуру успела сказать что-то ещё, он заставил быка свернуть с дороги и вскоре остановился в зарослях у реки.
— Спускайся, — велел Мараму, однако Нуру не спешила.
— Я буду молчать! — взмолилась она. — Не бросай меня, не бросай!
Порывшись в сумке — не в той, где сидел пакари, а в другой, взятой в повозке с сеном, — гадальщик протянул, не оборачиваясь, измятый свёрток.
— Оденься, — сказал он, — и укрой голову. Если кто спросит, будешь моей сестрой.
Нуру, поколебавшись, сползла на землю. Натянула рубаху, простую и грубую, из тех, что подпоясывались верёвкой, и штаны до колена. Женщины одевались так редко — может, только в пути. Ткань серая, некрашеная даже.
Длинным полотном она покрыла голову, укуталась до бровей, проверив, что срезанных прядей не видно, а синее платье, тонкое платье с золотым шитьём, втоптала в землю. Сжав зубы, стянула и сандалии, торопясь, не развязывая шнурков, и загребла сухой землёй, ещё и ещё, и камень сверху. Ничего не оставила себе, только клыки, что были спрятаны на поясе — удача, что не выпали!
Мараму развернул быка, и пока тот объедал кусты, глядел на неё сверху вниз. Поймав взгляд Нуру, протянул ладонь, чтобы помочь ей забраться. О том, как она плясала на остатках недавней жизни, слова не сказал.
— Что у тебя за бык? — спросила она, поджимая ноги, чтобы их не ранили колючие ветви. — Прежде я таких не видела.
У чёрного быка рога тянулись вверх — ни одна птица не усидела бы на них. Длинные, высотой в его рост, они почти смыкались концами, тоже чёрными. Их будто красили белой глиной, а она вытерлась от времени.
— Теперь увидела, — сказал гадальщик.
Он направил быка к броду. Тот вошёл в мутную реку и, опустив голову, принялся пить, втягивая воду.
— Почему у него нет кольца в носу? Почему верёвка продета сквозь ноздри, кто так делает?
— Кочевники, — ответил Мараму.
Бык напился и вышел на берег, медленно ступая в первых золотых лучах, а там, качая головой, пошёл всё быстрее. Теперь он шёл без дорог, спиной к печному огню.
— Ведь это не бык кочевников? — решившись, спросила Нуру.
— Нет, Кимья мой.
— Хорошо. Я уж думала, за нами погонятся не только те двое, а ещё и кочевники! Но откуда ты знаешь, как они обходятся со своими быками, и зачем продел верёвку по их обычаю? И заплатил ты столько, что я думала, ты его купил!
— Кто-то из кочевников приехал на нём в город, — спокойно ответил Мараму. — Я заплатил, чтобы его без шума взяли с пастбища и придержали для меня.
— Украли!
— Нельзя украсть то, что твоё по праву.
— Ох! — воскликнула Нуру. — Значит, и кочевники захотят тебя убить!
— Если узнают, — согласился гадальщик, — пожалуй.
— А если узнает городской глава, тебе отрубят руку, и тому, кто увёл быка, тоже!.. Слышал ты о Чёрной Кифо, ведьме, у которой на шее висит ожерелье из отрубленных рук? У Чёрной Кифо в каждой руке по младенцу. Ночами она ходит и собирает руки воров, чтобы её дети могли забавляться, и они грызут мёртвую плоть, а если им придётся по вкусу, Чёрная Кифо отыщет вора, и они его пожрут!
— Младенцы? Я не боялся бы их.
— Это не обычные дети, а ведьмины отродья. Их зубы остры, как клыки раранги, диких псов, а глаза красны!..
Нуру примолкла, качая головой, и добавила печально:
— Про глаза я придумала сама. Пугала брата. Он крал на рынке, тащил, что плохо лежит — так, немного, только жёлтый плод или горсть сладких бобов, но я боялась, он не перестанет, и однажды его не пожалеют. И я всё говорила ему о Чёрной Кифо, и говорила, пока он не отучился красть, но теперь он боится ночи, и ему снятся дурные сны. Моя вина! Конечно, он никому не признается, он ведь мужчина, он не жаловался и мне, но я знала: ему спокойнее, если я рядом, когда темно. Как он теперь?..