Великий Гончар отругал Черепаху и Свинью, прогнал их и поднял свою печь выше, чтобы к ней никто больше не пробрался. С тех пор Черепаха прячется в панцирь — ей всё кажется, что опять будут ругать, а Свинья лежит в грязи — хочет лепить, но больше ей ничего не удаётся.
— Так его создал не Великий Гончар, — рассмеялся гадальщик, открывая глаза. — Вот почему Мшума такой нелепый!
Видно было, он боролся со сном, пока слушал, и Нуру корила себя, что не вспомнила сказки короче.
Тут Мараму стянул ткань, что покрывала его голову — стянул вместе с чёрными волосами и остался с белыми, неровно срезанными у затылка. Нуру старалась не смотреть, но едва он уснул — долго ждать не пришлось — коснулась их рукой: настоящие! Светлее, чем у любого морехода. Белые, как на животе пакари, а мягкие!
Он спал крепко, даже не слышал, как она выходила и вернулась. Лишь когда день клонился к концу, приподнялся на локте и воскликнул тревожно:
— Я забыл напоить Кимью!
— Я напоила, — сказала Нуру. — Напоила, спи, только дай шнурок.
Мараму стянул с запястья один из браслетов, плетёный, отдал ей, не спросив, зачем, и опять уснул. Нуру легко распустила его, наматывая тонкий шнур на руку, чтобы хоть немного распрямился, а потом достала клыки, которые прятала, завязав в подол рубахи.
Прежде она плела не только крепкие верёвки, но и такие, едва толще нити, шнурки. Бывало, забавлялась, оплетая камешки, если никто не видел, потом разматывала: работа делалась на продажу, не для баловства. А сейчас, подумав, обвела клык нехитрым узором, так, чтобы не выскользнул, закрепила, вплела второй. Дальше пальцы её летали, а Нуру думала о своём.
Проснулся Мшума, потянулся, зевнул. Глядя узкими со сна глазами, проверил, что у Нуру в руках не еда, добрёл до хозяина и свалился ему под бок, досыпать. Нуру доплела шнурок и повязала на шею: вот и бусы. Ни у кого таких нет.
Клонило в сон, но нужно было слушать, не приедет ли кто за ними. Да как ещё уйдут? У дома быков и телег одни ворота. Здесь хорошо прятаться от песчаной бури, и если погонятся злые люди, желая отнять товар, можно укрыться и дать отпор. Но если приедут, встанут у ворот, дом превратится в ловушку. От двоих гадальщик, может, отобьётся, а может, и нет — не зря же он бегает! А если придут кочевники?
Мараму наконец проснулся. Заправив за уши светлые пряди, укрыл голову, расправил ткань. Чёрные волосы упали на плечи.
— Ложись, — велел он, поглядев в маленькое окно. — Успеешь немного поспать.
Нужно было ехать, и Нуру хотела спорить, но поняла, что на это нет сил. Ей показалось, она уснула раньше, чем легла.
А когда проснулась, комната была пуста. Ни Мараму, ни его зверя, ни сумки в углу.
Нуру торопливо скатала циновку, взяла подушку, заспешила прочь из комнаты. Но гадальщика не было во дворе, не было и чёрного быка в стойле.
Она заметила человека, что дал им постель, узнала по кривому носу. Подойдя, Нуру протянула ему вещи.
— Ты был добр к нам, — сказала она, поклонившись. — Да будет Великий Гончар добр и к тебе.
Забрав циновку и подушку, он что-то пробормотал неприветливо и сплюнул. Ещё бы: делился не с ней. Она, женщина, заговорила с мужчиной. Стояла одна, без мужа, без брата — все смотрели косо.
Нуру подошла к колодцу. Не торопясь, напилась, умылась. Ветер обдул лицо, высушил — глаза остались мокрыми.
Она побрела к воротам. Что оставалось ещё? Не просить же кого, чтобы взяли с собой. Не возьмут. Давно ли она корила себя за то, что надеется на других? Давно ли решила, что больше не такова, что отправится в Сердце Земель и отыщет Сафира, поможет ему, если нужно? Ещё недавно, плетя шнурок, гордилась собой: вот новая, сильная Нуру. Но гадальщик уехал — и что она может без него?..
— Эй, сестрёнка! — раздался оклик.
Мараму не уехал, он пас быка в стороне. Нуру пошла к нему, не видя пути, не чуя колючек под ступнями, и слёзы теперь отчего-то лились сильнее, а он — он пошёл навстречу и положил руки на плечи.
— Тебя обидели?
— Ничего! — воскликнула она, освобождаясь. — Я дождалась бы темноты и украла быка. Я и одна бы справилась!
— А, ты думала, я уехал. Что, не боишься, что тебе отрубят руку? И ведьмы, Чёрной Кифо, не побоишься?
— Я узнала другой страх, — сказала Нуру и ударила ладонью по груди. — У сердца свой голос и свой закон. Я не слушала его, жила чужим и не могла понять, отчего порой так тяжело. Страшно поступать не так, как велит сердце, вот что я знаю теперь. Буду его слушать!