— Так он бы и дальше молчал и смотрел, как ты пытаешься дозваться, а потом бы смотрел, как тебе отворяют кровь, чтобы его разбудить, — сказала старуха, и смех пропал из её голоса. — Плохо. Говорят, старшие дети Великого Гончара приставлены глядеть за младшими. Если твой каменный человек только молчал и смотрел, как творится зло, то дело плохо. Не надейся на его помощь. Дождёмся утра и будем действовать сами, а пока спой мне песню. Может, полегче станет.
— Я не умею петь, — сказал Поно. — Давай расскажу, как старая Вайя…
— Ох, нет, — перебила его старуха. — Этот вздор я слушать не хочу! Что ты там пел, когда тебя бросили в колодец?
— Глупую детскую песню. Моя сестра любила её напевать.
— Вот и спой. Как там? «Первый…»
— Первый лежит у разлива реки,
над ним то вода, то пески, — смущённо подхватил Поно.
Старуха умолкла, а он продолжил, и голос его всё креп:
— Если отправишься ты за вторым,
ищи у зелёной горы.
Третья отыщется там, где стада,
кочуя, проходят всегда.
С пятым четвёртая там, где ветра
плетут ожерелья из трав.
Дремлет шестая у красных озёр,
колеблется водный узор.
Шестеро прячутся здесь и там,
а седьмой найдёт тебя сам!
Песня кончилась, и её отголосок угас в душных стенах колодца. Поно сидел, закрыв глаза. Пока пел, он ненадолго забыл обо всём и будто вернулся домой, где жива ещё мать и доносится из-за стены её покашливание, а Нуру поёт негромко, отгоняя дурные сны.
— Нескладно кончается, — пожевав губами, сказала старуха. — Говоришь, детская песня? В моих краях такого не пели. О чём же она?
— Как же, — удивился Поно. — «У разлива реки» — это об илистой рыбе, покровительнице рек и озёр. Она ведь может недолго жить без воды. Тот, что у зелёной горы — это бык. В храме быка мы просим, чтобы поля родили. А там, где стада, там и птицы-кочевники. Пятый и четвёртая — это антилопа и пёс раранги, а шестая — рауру с алыми перьями, из которых шьют накидку для наместника Великого Гончара. Седьмой — он, конечно, пчела. Я думал, во всех краях это напевают детям!
— Нет у меня детей. Значит, вот что придумали люди — песню, чтобы запомнить храмы. Вот как!
Она примолкла и, должно быть, задремала. Поно осторожно пошевелил затёкшей ногой, прислушался к падающим каплям — забыл подставить камень! — и поморщился, вдохнув слишком глубоко.
Он знал, как пахнут сорные ямы, и видел, как забивают коз и быков. Он бегал смотреть, как меняются день за днём их головы, выброшенные в кучу, и шевелил их палкой. Но никогда он не думал, что есть такие ямы, куда людей бросают, как сор, где тела гниют, и никто не боится гнева храмовников! И где — у Светлоликого Фаруха, отца земель, Первого служителя Великой Печи, главного над всеми храмами! Как же он допустил такое?
Поно знал, как убивают для еды, и сам, бывало, рубил курицам шеи. Недавно он убил, чтобы выжить. Но он не знал, как можно заморить человека голодом, а самому пить и есть тут же, за стеной. Не знал, как можно брать нож, чтобы причинять мучения, а потом идти к себе в дом и спать до утра, не маяться дурными снами. Или, может, эти трое плохо спят? Не похоже.
Не сразу он понял, что почти не слышит чужого дыхания, и тогда, наклонившись, спросил тревожно:
— Бабушка, ты спишь?
— Не сплю, дитя, — откликнулась она. — Вспоминаю свою жизнь. Чудна она была, эта жизнь! Скажи мне кто, что попаду в колодец, никогда бы не поверила. Но ещё чуднее вспоминать себя прежнюю: я была молода, сильна, горда. Где это всё теперь?..
Вздохнув, старуха продолжила:
— Слушай. Как Великий Гончар уберёт заслонку, стража у колодца сменится. Работа у них — легче нет: куда мы денемся? Но завтра тут будет Кеки, глупец, всё ему не сидится спокойно. То бросает горячие угли, то дразнит хлебом. Этому несчастному, что сидел со мной, он спускал на верёвке ключ и смеялся, глядя, как тот пляшет в грязи — будто он сбежал бы, прикованный! Мава, так его звали. Он помогал садовнику и загубил цветы, а может, на него свалили чужую вину. На беду, Светлоликий Фарух дорожил садом больше, чем его жизнью — ты видишь и сам. Мава, запомни. Его жизнь ничего не стоила, и даже достойной смерти ему не дали.
— Может, Светлоликий не знает, как обходятся с людьми? В храмах славят его мудрость и доброту. Но ещё говорят, он красив, что можно ослепнуть — а он ряб, и ноги колесом. Вот и думай теперь, чему верить…
— Будем верить, он добр, потому что ты пойдёшь к нему просить за меня. Как придёт Кеки, моли, чтобы тебя отпустили, да погромче. Дождись, пока он спустит ключ, и повесели его вдоволь, а когда он не будет ждать, бросишь камень. Сможешь?