— Она черна, её дороги — зло, её слова — ложь. Её помощь — не спасение. Добрая Мать дала кочевникам силу, но даже они однажды ушли от неё. Верить ей нельзя. Ты видела.
Мараму засвистел, подзывая пакари, и тот неохотно вернулся, облизываясь и сопя. К носу пристала скорлупка — старая, посеревшая от времени.
— А ей самой что нужно? — спросила Нуру. — Если она может всё, что ей нужно от тебя?
— Мне всё равно. Пусть она придёт ещё и ещё, я не стану спрашивать. И помогать не стану.
Он сел на быка и подал руку, помог Нуру забраться.
Пакари отыскал в сумке дыру, проделанную им недавно, и теперь совал в неё нос, вытягивал язык. Нуру толкнула его — ткань разойдётся! — пакари заверещал и сунул в дыру уже лапу.
— Скажи, зачем ты помогал мне? — спросила она. — Ведь от меня тебе не больше пользы, чем от пакари! И всё же ты взял меня с собой, а ещё раньше, я знаю, заступался перед Имарой. Зачем?
Гадальщик не спешил отвечать, и Нуру воскликнула:
— Только не притворяйся, что уснул!
— Я не уснул, — откликнулся он. — Думаю, как сказать. Помнишь, ты говорила, нужно слушать сердце? Каждый слушает, и все слышат разное. Иногда мы видим путь, но идти нужно одному. Тогда мы думаем: он точно верный, этот путь? Точно ли он верный, если остальные идут другим путём? И мы слушаем других, а не сердце, и ошибаемся.
Он примолк, и Нуру ждала, не торопя его.
— Нужно идти своим путём, — продолжил Мараму. — Один шаг, два шага. На третьем найдутся люди, которые помогут. Но даже когда тебе тяжело, помни: иногда мы сами должны быть людьми, которые помогают, или в мире не станет добра. Нельзя только ждать.
Гадальщик хлопнул по сумке, и Мшума наконец притих, убрал лапу и развернулся к дыре боком. Нуру тронула пальцем его жёсткую спину.
— Мудрые слова, — сказала она. — Я запомню.
— Это Марифа научила меня. Я много думал о себе и мало — о других. Ты была одинока в доме забав. Путь, которым шли другие, не дал бы тебе счастья.
— А, Марифа! Видно, она очень умна. И всё же ты говорил, что оставил её и не хочешь вернуться.
— Я говорил, не смогу. Я бы хотел, но думаю, что не смогу.
— Отчего же?
Мараму опять замолчал, но Нуру видела, как пальцы его стискивают поводья.
— Говори, — велела она, обнимая его крепче. — Значит, ты думаешь, что не вернёшься, и Добрая Мать увидела смерть на твоём пути. Расскажи мне, прошу!
— Смерть, не смерть — кто знает. Я больше не вижу свой путь, вот и всё. Прежде я видел многое: дороги, и море, и Мшуму, — видел задолго до того, как это случилось. Видел дома, в которых потом жил. Теперь вижу Дом Песка и Золота, кровь — а дальше ничего. Это ничего не значит.
— Вот как! А эта Марифа, если ей тоже открыто больше других, видела, что тебя ждёт? Ты говорил с нею об этом?
Но Мараму не хотел отвечать. Он молчал, и Нуру догадалась сама.
— Она видела! Видела, и всё же послала тебя — одного, и не пошла с тобой. Вот как!
— Она не могла, — сказал гадальщик. — Как ей оставить свой народ? Она не могла.
— И ради чего она обрекла тебя на смерть? Ради того, чтобы ты рассказал, как человек вносит в дом дитя, и дом рушится? Ты говорил, кому нужно, тот поймёт. Но это не просто слова, и ты понимаешь, как их толковать — понимаешь, иначе не отдавал бы за это жизнь!
— Я иду по своей воле, — возразил Мараму твёрдо. — Я должен, я иду. Подожди, я хочу смотреть тебе в лицо, когда говорю. Дорога — плохое место для разговоров. У нас ещё будет время.
Больше он говорить не захотел.
Видно, гадальщик не мог допустить, чтобы Нуру хоть словом задела ту, другую. Но ведь это Нуру, а не другая, была рядом с ним на опасном пути! Нуру, а не другая, пыталась рассеять его тревоги и следила, чтобы он спал хоть немного. Не будь её рядом, он бы и глаз не сомкнул, прислушиваясь к шорохам, следя за тенями: нет ли погони?
Та, другая, обманула его в храме, но что ж. Пчелу, знак этого обмана, он не бросил, а всё сжимал в руке — и не так, будто хочет раздавить, а так, будто черпает силу. Марифе не нужен был обман. Мараму бы с ней обменялся по собственной воле — разве она не видела, если и вправду видит больше?
Жёлтая кожа земли обрастала зелёной шерстью — здесь ещё неровно, клочьями, но дальше, у воды, колыхалась под ветром грива. Озеро, спокойное и тёмное, лежало впереди. В нём отражалось туманное небо, и по небу плыли лёгкие рыбацкие лодки, низко пролетали птицы, всё парами. По левую руку тянулась дорога — далеко, не расслышать, как мычат быки и скрипят телеги, как покрикивают погонщики, как ступают, поднимая пыль, копыта.
Мараму направился туда, где паслись стада.