Опустившись рядом, он взял кусок, и, сунув за щёку, потянулся к другому.
— Что? — спросил он, подняв глаза. — Ты как будто огорчилась.
— Ничего.
— Нет, говори. Я сказал, у нас хорошее время: озеро, и ужин, и сон. Озеро тебя не порадовало. Ужин тоже плох? Скажи.
— Он хорош, а можно… — начала она нерешительно, устыдилась и докончила почти шёпотом, указывая рукой:
— Можно мне её хвост? Если только ты не хочешь…
Мараму взглянул на кусок, который держал в пальцах, и протянул ей.
— Положи на блюдо, — сказала она. — Я возьму сама.
— Не хочешь брать из моих рук?
— Не хочу. Нет, подожди, я не брезгую — это обычай!
Гадальщик ждал и смотрел без улыбки, и Нуру, смутившись ещё сильнее, продолжила:
— Разве вы с этой женщиной, с Марифой, не делили еду после того, как вернулись из храма?
— Мы вышли из храма, и я пошёл своей дорогой, а она своей.
— Что ж, может, на Ломаном берегу свои обычаи, а у нас устраивают пир. Выносят блюдо с жареными бобами, мясом и хлебом, и двое кормят друг друга, а люди смотрят. Если любишь, лучшие куски даёшь другому, а если нет, стараешься дать ему что похуже, чтобы больше мяса досталось тебе. Люди всё подмечают и судят. Ты правда отдашь мне самый лакомый кусок?
— Любопытный обычай, — сказал Мараму, прищурившись. — Но у нас не пир. Бери.
Он протягивал мясо, и Нуру пришлось взять из его руки.
— И хорошо, что не пир! — ответила она. — Ведь только говорится, что каждый даёт другому лучшие куски, а так все знают: женщина должна отдать лучшее мужчине, а не то он её побьёт. Ей достанутся бобы и хлеб с запахом мяса, довольно и того. Тебе правда не жаль?
Мараму покачал головой.
Когда блюдо почти опустело и Нуру сыто глядела на оставшийся хлеб, она, припомнив, спросила:
— Так что же с твоим пророчеством, как его толковать? Ты обещал рассказать!
— Обещал, — согласился гадальщик. — Только начну с другого.
Он вздохнул и отвёл взгляд. Взглянул на свои ладони, только что вымытые, потёр их друг о дружку, переплёл пальцы и сказал виновато:
— Боюсь, что испорчу тебе и сон. Я плохой человек. Слабый.
Отодвинув блюдо, он сел ближе, посмотрел наконец в глаза и продолжил:
— У каждого есть дорога, чтобы идти вперёд, а я бегу назад. Когда Марифа послала меня в Сердце Земель, я всё медлил, а пока мы шли, боялся и думал только о своём. Скажи, что ты станешь делать, сестрёнка? Я привёл тебя сюда, я тебя оставлю — что ты станешь делать? Где друг, к которому ты шла?
— В Доме Песка и Золота. Если найду работу, если меня туда возьмут, я его найду! За меня не бойся.
— Я привёл тебя в плохое место. Скоро здесь будут кочевники. Ты помнишь рисунки на их телах, на груди и спине?
— Помню: дитя. Подожди, я угадаю! Твоё видение, оно о кочевниках? Светлоликий Фарух примет их в этом городе, и выйдет беда? Об этом ты хочешь ему сказать? Что ж, о том говорят все вокруг, а он не послушает, если уж так решил! Ты шёл зря.
Мараму покачал головой.
— Всё много хуже, — сказал он. — Ты знаешь, почему дитя? Кочевники поклоняются двоим. Двое всегда с ними, девочка и мальчик, едва рождённые, но не живые, не мёртвые. Есть пророчество: когда дети проснутся, они даруют кочевникам вечность, и земли, и золото. Вся Сайриланга склонится перед ними, наместники падут, старые храмы разрушатся. Придут новые боги, кровавые боги. Тем, кто хранил им верность, они дадут всё. Для остальных настанет время слёз.
— Ты видел этих детей? — спросила Нуру, подавшись к гадальщику. — Они на Ломаном берегу? Каковы они? Расскажи!
— Дети проснулись. Много жизней спали они, и время не трогало их — но вот проснулись, и время пошло. Они больше не дети, но кочевники прячут их, и даже Марифа не знает, где. Не знала она и того, что дети уже не спят. Моё видение рассказало ей.
Мараму покачал головой.
— Знаю одно: они не боги, а зло. Говорят, это дети Доброй Матери. Говорят, Добрая Мать ищет их. Я не знаю, что задумали кочевники, но когда они придут, город ждёт беда. У тебя есть день, может, два. Отыщи друга и уходите. Не успеешь, уходи одна. Я мало думал о тебе, пока мы шли. Если можешь, прости. Ты мечтала остаться в Фаникии, но это не сбудется.
Нуру молчала, и Мараму взял её ладони в свои.
— Я буду тебя просить, — сказал он. — Забери Мшуму, позаботься о нём или выпусти там, где он найдёт пропитание. Я отдам тебе всё, что у меня есть — серебро и медь, кольца и браслеты. Я оставлю тебе дудочку. Если не вернусь, забери всё, возьми быка. Если ты не отыщешь друга и некуда будет ехать, ищи Марифу на Ломаном берегу, за холмистой грядой. Она добра и приютит тебя. Отдашь ей пчелу, скажешь, я боялся и медлил, но сделал, что должен. Попроси за меня прощения.