Старая Чинья сидит в колодце. Что у неё за богатство, что её мучают так? Неужто у людей Светлоликого Фаруха так мало еды и золота, что им нужно чужое?
Тот пёс, Бахари, говорил что-то про каменного человека. Сказал, если кочевники его разбудят, старуха не будет нужна. Чем она владела? Отчего верила, что Светлоликий Фарух поможет, если услышит её имя?..
Поно дождался часа, когда Великий Гончар бросил труды и в сердцах опрокинул стол. Лампа вспыхнула, падая, и над холмами загрохотало — пропало всё, что сделано, вся дневная работа. Великий Гончар толкнул и бочку. Вода сразу хлынула потоком.
Люди оставили поиски, дороги опустели, и Поно прошёл окраинами, оскальзываясь в грязи под заборами. Пряча лицо, пробежал по широким улицам — повезёт, так подумают, спешит домой.
А после струсил, едва не сбежал. Дом Песка и Золота стоял за оградой — полезешь, так увидят. Под ветром шумел и качался сад, деревья клонили густые жёсткие кроны, и одна ветка всё била по глине. Всё было чёрным — и небо, и город, и ветви, и даже Дом Песка и Золота.
Ливень хлестал косо. Поно, кусая губы, сжался у чьей-то стены. Ведь старуха сказала: хорошо если сам спасёшься, большего и не нужно. Её не убьют, да и пожила уже, а он едва сбежал — и назад? Отсюда, с улицы, не видно, что там во дворе, только крыши. Вдруг перелезет, а его заметят, и что потом? Смерть, или муки, что хуже смерти…
Небесная лампа сверкнула, отброшенная ногой, и всё стало белым, ослепительно белым и ярким — а когда она покатилась, громыхая, и свет померк, Поно метнулся через дорогу. Ветка ударила по забору, он вцепился в неё, прыгнул, опёрся локтем о глину. Миг — и уже во дворе.
Дальше всё было так, как сказала старая Чинья. Он отыскал низкий и длинный дом, запертый лишь на задвижку снаружи. Под крышей тянулось окно с решёткой из толстых веток с плохо обрубленными сучьями. Внутри хранилось всякое: и нужная утварь, и хлам. Дождавшись, когда за окном вспыхнет, Поно огляделся, приметил накидки, висящие на гвоздях. Решил, что прихватит одну, как пойдёт назад.
Пробравшись меж безногих столов, меж вил, серпов и мотыг, меж изодранных подушек и пыльных корзин, он отыскал горшок в человеческий рост, накрытый грубой тканью, из какой шьют мешки. Всё так, как сказала старуха: в задней стенке дыра, но если не знать, то и не заметишь. Вниз вела узкая лестница, а дальше тянулся ход, выложенный камнями, достаточно широкий, чтобы пробрался взрослый мужчина, но низкий. Поно шёл, согнувшись вдвое, и думал о старухе, о том, как она сидит в колодце, долго, долго, и к ней ходят люди с огнём и ножами, — думал, чтобы заставить себя идти. Ход всё тянулся — душная, тесная тьма — и наконец кончился пологими ступенями и вторым горшком.
Видно, Поно всё же задремал. Он очнулся от звонкого голоса:
— Говори! Вот, мы здесь — и что ты хотел показать, какие записи?
Кто-то был в комнате, но как они пришли, Поно не слышал. Он прильнул к отверстию в глине, не дыша, и увидел ноги и край пурпурных одежд.
— Ты огорчил меня, Бахари, а я не люблю тех, кто огорчает меня. Я дал тебе срока до темноты, чтобы пробудить каменного истукана, но ты ничего не сделал.
Второй голос был хриплым и усталым, но твёрдым.
— Мне жаль, о Светлоликий. Клянусь собственной жизнью, скоро твоим тревогам придёт конец.
Здесь сам наместник! Великий Гончар помог, привёл его сюда в эту ночь. Наместник — а с ним Бахари, проклятый пёс, которому не жаль ни живых, ни мёртвых. Он впал в немилость, и поделом.
Хотелось прокашляться, но Поно боялся выдать себя раньше срока. Он сглотнул слюну. Стараясь не шуметь, пошевелил руками, осторожно размял ноги. Скажет, что должен, и придётся бежать — и беда, если тело подведёт. А может, и не бежать? Рассказать о том, что творил Бахари, и вызваться помочь с каменным человеком? Вдруг наградят…
Светлоликий Фарух принялся ходить по комнате, слабо освещённой. Должно быть, горела только одна лампа на каком-нибудь столе, отсюда не видном.
— Ты клянёшься жизнью, Бахари? — спросил он. — Что же, проверим, тверды ли твои клятвы и твоя воля. Я приказываю тебе: пожертвуй собственную кровь, чтобы каменный истукан поднялся! Что ты смотришь так? О, не бойся, я не жесток и не хочу твоей смерти. Для начала разрежешь руку, как я… Покажи, что хотел, и пойдём, сделаем это теперь, нечего тянуть.
Раздался смешок. Поно увидел край алых одежд: Бахари подошёл к наместнику.
— Довольно я слушал тебя, о Светлоликий, теперь слушай ты. Глупец не встанет во главе земель и не получит вечную жизнь. Ты умрёшь прежде, чем в Фаникию придут кочевники. Когда они придут, их встречу я.