Великий Гончар лил воду, и вся она текла в озеро. Поно доверился ей, и вода указала путь. Двое спаслись. Их вымыло из города дождём, они скатились напоследок по скользкому склону и, стеная, растянулись у прибрежных зарослей.
— Нас будут искать, — сказал Поно, отплёвывая дождь, и перевернулся на живот. — Найдут. Нужно идти дальше.
— Я больше не могу… — простонал Фарух. — Я приказываю тебе: неси меня. Неси!
— Да ведь от твоих приказов я не стану сильнее. Вот, сам не могу встать. Была бы лодка, уплыли бы на тот берег…
— Так возьмём лодку. Вон, я вижу одну.
— Нет, — покачал головой Поно, — я красть не стану. Меня назвали вором, но я не вор, и каменного человека я не крал!
Фарух поглядел на него с подозрением и, кое-как поднявшись на колени, отряхнул ладони.
— Кто ты? — спросил он. — Если это тебя бросили в колодец, как ты остался жив? Бахари сказал, что выпустил тебе кровь, чтобы оживить каменного истукана.
— Когда?
— Когда? Перед тем, как Великий Гончар пролил воду. Бахари спускался в колодец, и люди с ним.
— Так он убил Чинью! — воскликнул Поно и зажал рот ладонью, чтобы не заплакать и не выказать слабость. Всё было зря: пока он лежал у дороги, ни о чём не тревожась, Бахари замучил старуху. Чью ещё кровь мог он взять в колодце?..
— Ты слышишь? — спросил Фарух. — Возьми лодку и переправь меня на тот берег.
— Я не стану красть лодку.
— Кто говорит о краже? Я наместник Великого Гончара, отец этих земель, и всё, что здесь есть, моё. И лодка моя, если я пожелаю. Я приказываю тебе: возьми мою лодку, и уплывём. Оставим её на том берегу. Никто не понесёт убытка.
— Что ж, раз так…
Светлоликий выбрал большую лодку, но Поно указал на другую, плоскую и узкую, сплетённую из высохших стеблей.
— Такая лодка не приличествует мне, — возразил Фарух. — Я хочу плыть на этой.
— Мы не управимся с ней и вдвоём! Будем кружить у берега, пока нас не найдут. А эта лёгкая, быстрая — оттолкнёмся шестом, и уже на той стороне.
— Ты погубишь меня, уронишь в воду! Делай, как я приказал, или пожалеешь.
Они застыли друг напротив друга, меряясь взглядами, и Поно не опустил головы.
— Сделаю, как ты приказал, и пожалеем вдвоём, — сказал он. — Нас догонят и схватят! К тому же большую лодку видно издалека.
— Хорошо же, — согласился Фарух, и вспыхнувшая лампа осветила его — мокрого, потерявшего золотой обруч, с волосами, прилипшими к щекам, и с губами, искусанными в кровь. — Ты повезёшь меня на лодке, которую выбрал, но если я упаду в воду, ты ответишь за это! И опускай голову, когда говоришь со мной. Я сносил твою дерзость, но больше терпеть не стану.
— Я спас тебе жизнь! — воскликнул Поно. — Спас тебе жизнь, рискуя своей, а ты — вот так? Возвращайся в Дом Песка и Золота, уж там ты получишь должное почтение! Когда я пришёл, ты даже не выслушал меня, ты — ты меня обокрал! — и велел бросить в колодец, а теперь винишь за дерзость? Иди себе, иди!
Светлоликий посмотрел на город, хотя во тьме ничего было не разглядеть, и утёр мокрое лицо. Уходить не спешил.
— Я наместник Великого Гончара, — сказал он. — Оскорбляя меня, ты оскорбляешь его, а этого он тебе не спустит. И всё же я добр и прощу тебя, оттого что вижу: ты поступаешь так не со зла, а лишь по невежеству. Теперь вези меня на тот берег.
И, подойдя к лодке, он лёг на живот и обхватил борта руками.
— Сядь, — велел ему Поно. — Сядь, а то мне некуда сесть, кроме как на твою спину.
— Если сяду, я могу упасть в воду!
— Держись крепче, и не упадёшь. Что же, ты жил у озера и не выучился плавать?
— Мне, Светлоликому, плескаться с грязным людом?.. И почему вода здесь так холодна? В моей купальне она теплее!
Всё-таки он сел, поджав ноги и крепко взявшись за верёвки, которыми были обвязаны стебли. Поно встал за его спиной и с усилием оттолкнулся от дна шестом.
— Лодка перевернётся! — воскликнул Фарух, и, дёрнувшись, вправду едва её не перевернул.
— Сиди смирно! — прикрикнул Поно, налегая на шест. — Однажды я правил лодкой на море, когда вставали волны в мой рост, и я её не разбил и не утопил. А тут, в озере, вода спокойная, только глупец перевернётся. Сиди смирно, и доплывём!
Дождь притих. Великий Гончар не лил новую воду, только уже пролитая стекала с гончарного круга с ровным шумом. Озеро простиралось, едва различимое под небом, начавшим сереть, и было видно едва-едва, как расходятся круги от капель и от лодки, сталкиваясь и пересекаясь — а в трёх шагах чернота, и у берега чёрные ветви купаются в холодной воде. Чёрен был и город на холме. Светились, может быть, два-три огня.