9
Мистер Бейтс чувствовал, что он бессилен утихомирить класс. Мальчики были взбудоражены, говорили все разом.
Регулярного расписания как не бывало, будто ветром его унесло. Карту Южной Америки, нарисованную на доске (белым мелом — морские границы, коричневым — длинный изгибающийся хребет Анд), староста стер и до того забылся, что вытряхнул тряпку прямо в классе; облака коричневой и белой пыли проникли в толщу косых лучей света, падавших через окна.
Перекличка присутствующих и молитва перед учением — все было позади, но мистер Бейтс, к неописуемому восторгу ребят, продолжал писать что-то за своим пюпитром. Брайн сидел довольно близко, он слышал резкий неровный скрип пера и шелест переворачиваемой бумаги. Что он там пишет в такой день? На кого тратит эти необыкновенные, неповторимые минуты? Может, это самое лучшее, что он мог сделать в ожидании развития событий. Вздумай он отправить мальчишек в зал петь гимны, они бы, пожалуй, учинили бунт, а если бы и повиновались, то так вызывающе и дерзко, что сохранить строгую дисциплину оказалось бы уже невозможным.
— Бозуорт! — крикнул мистер Бейтс, заметив меловую пыль, осевшую на рукавах пиджака и на листе бумаги. Он бросил на старосту ледяной взгляд. — Сколько раз должен я повторять, что тряпку следует вытряхивать не в классе?
Но Бозуорт правильно угадал, что это только протест, не угроза.
— Простите, сэр, — сказал он, положил тряпку на перекладину доски и отправился к своей парте. Извинение его осталось без ответа, мальчики по-прежнему видели лишь озабоченно склоненную голову, слышали скрип пера по бумаге — словно настойчивое царапанье барсучьих когтей.
Можно было подумать, что он пишет книгу. Шум в классе все нарастал, расходившееся море билось о преграду — скрип пера — и заставило наконец отклониться в сторону поток мыслей мистера Бейтса.
— Молчать! — рявкнул он, но море не отхлынуло, голос мистера Бейтса услышали только те, кто сидел совсем близко и всегда остерегался поднимать слишком большой шум. — Вы замолчите или нет? — крикнул он угрожающе.
Рев утих, волны отхлынули, но тишина, сменившая тревожный гул голосов, парализовала перо мистера Бейтса. Он сделал строгое лицо и обвел глазами сорок мальчишек, сидевших перед ним. Царапнув дужкой за ухом, поправил очки — ненужный жест, но в этот момент требовалось занять чем-то руки. Взгляды со всех четырех рядов старых изрезанных ножами парт с двумя неподвижно замершими учениками на каждой сошлись, как в фокусе, на его лице. Он безошибочно понимал, что этот молчаливый коллективный взгляд выражает ожидание, что все ждут от него каких-то слов; и секунды, проходившие в тишине, становились зловещими, потому что он не находил, что сказать. Он, всегда державший класс в узде, не прибегая к тираническим мерам, впервые не мог раскрыть рта, не мог заговорить с ними о том, что, как колючий кустарник, разрасталось в их сознании.
— Я полагаю, вы знаете, — решительно прервал он молчание, — что сегодня вам раздадут противогазы?
Вопрос не нуждался в ответе. Все почувствовали облегчение оттого, что он обратился к ним так ясно и прямо. Напряжение на лицах исчезло, по ним пробежала от одного к другому улыбка, будто прокатилось яблочко, подгоняемое ветром.
Начало было сделано, и мистер Бейтс продолжал, теперь уже уверенно:
— Затем, ни географии, ни арифметики сегодня не будет. — Улыбки стали шире, и мистер Бейтс мог вновь вернуться к своему недописанному письму. — Можете разговаривать, но только вполголоса. Скоро должен зайти мистер Джонс.
И снова заскрипело перо, покрывая лист чернильной сеткой; шум взволнованных разговоров постепенно, как не сразу заработавшая огромная скрипучая динамо-машина, рос и рос, так что мистер Бейтс уже перестал его замечать.
— Я рад, что война, — сказал Брайн Скелтону. — Отец говорит, раз война — значит, теперь он получит работу. И каждую пятницу будет давать мне пенс. Если только, конечно, немцы не отравят нас газами.
— Сам-то я не боюсь, — ответил Джим, — ну а как же мама, папа, Морин, Фрэнк и остальные? Нас ведь семеро, если начнут падать бомбы, мы еле втиснемся в наш подвал.
Брайн рассеянно переливал густую тягучую жидкость из одной чернильницы в другую и оставил на парте черную лужицу, почти закрывшую собой первую букву его вырезанных ножом инициалов.
— А может, всем выдадут оружие, — произнес он неуверенно, прикасаясь к лужице пальцами и затем вытирая их о фуфайку.
— Никакого оружия нам не дадут, — сказал Джим. — Заставят сидеть в подвале, и все. Просто не знаю, что мы будем делать.