Сергей Измайлович Грустный улыбнулся своим великим мыслям. Да, он искренне считал, что всех можно купить. А кого нельзя, их всегда можно убить… Места здесь дикие и опасные, и всякое может произойти даже со столичными сыщиками.
Улыбка сразу исчезла с лица Грустного, когда до него дошёл смысл сказанного Гришкой:
— То есть, как не вернулись⁈ — и в орчека полетела кость.
Вообще, Гришка был очень умный и хитрый, с невероятно развитой чуйкой на всякие проблемы. Говоря по-простому, этот трусливый плут всегда знал, когда дела идут плохо и когда уже надо спасать свою задницу. При этом умел втираться в доверие ко всем, к кому было необходимо… Хотя это трудно назвать доверием, ведь орчек всегда выглядел самым настоящим ничтожеством. Скорее, он умел вызвать к себе такое презрение, что его всегда недооценивали.
Поэтому-то Грустный и держал этого таракана при себе.
Сам Грустный считал себя дворянином, но род его был захудалый — вместо крови жидкая водица. Яродеем не был и волшбой не владел, хотя мог давно себе позволить купить «ядро» у какого-нибудь хорошего рода. Но он считал, что лучше пользоваться качественными ярь-поделиями, чем тратить своё здоровье на вживление чужеродного источника, а потом оказаться недо-яродеем. Тем более, бывали и несчастные случаи при обрядах «жалования», а Сергей Измаилович не привык полагаться на удачу.
Все знали его, как богатого купца, который в Качканаре часто имел дела с бароном Демиденко и владел ювелирной мануфактурой. Это его зачарованные ткани носили на себе дворяне и в Перми, и в Екатеринбурге… Да что там, говорят, он шил платья даже далёким Новгородским и Ростовским князьям, но нарочно туда не лез — чем дальше от Москвы, тем легче было вести дела. Грустный не любил привлекать к себе лишнего внимания.
Льняные поля и овцеводческие фермы, а также екатеринбургские фабрики давали ему основной доход. Здесь же, в Качканаре, он баловался ювелирным делом… Кстати, только он, помимо самого барона Демиденко, владел парой яроносных шахт, и даже имел право на торговлю рудой из демиденских шахт. Императорское разрешение не за красивые глаза дают, были у Грустного заслуги перед государством.
А ещё были у Грустного и тёмные дела, которые тоже давали немалый доход, и о которых не знали ни барон Демиденко, ни, естественно, император. Узнай они, и за такие дела купец в этот же день угодил бы в темницу, не помогли бы никакие заслуги.
Беда только, что доходы от этих тёмных дел были сравнимы с законными. Поэтому просто так не откажешься.
И вот нашлись у него интересы в не такой уж далёкой Перми… кхм… не совсем законные интересы. Грустный прекрасно знал, что за это грозит, и никогда не действовал напрямую.
Сергей Измайлович был достаточно умён, чтобы себя не подставлять, и у него было достаточно идиотов-прокладок, через которых он и мутил свои дела. А дела эти требовали сейчас, чтобы неудачливый транжира Грецкий бесповоротно и трагически сдох, да при этом все подумали, что это всё устроила его пермская тётушка.
Вот даже сейчас Гришка, когда докладывал, всего лишь подслушал это в кабаке у идиота Дубилова, на которого бы указали первым, если бы дело провалилось. А оно, видимо, провалилось, раз сам Дубилов пока не спешил докладываться…
— Кретины! — Грустный, размахнувшись, метнул в Гришку другую косточку, отчего щёки купца забултыхались, — Ну куда уж проще-то? Я же вам его из города вывел, идиоты!
Гришка закрылся так, будто в него самое малое запустили топором. Орчеку было обидно — вообще-то это именно он в кабаке нашептал Грецкому про монастырь на горе, ткнув пальцем в карту наугад — но перечить господину не стал.
— Так там… — кашлянул Гришка, выглянув из-под руки, — Там… Там, говорят, что-то было… Кто-то ещё был на горе… Там видели воеводу демиденского, и, поговаривают, саму Ростовскую!
Грустный замахнулся уже фаянсовой тарелкой, отчего орчек аж присел, но купец вдруг остановился. Замер, переваривая услышанное.
— Что… что ты сказал? — чуть побледнев, прохрипел он, — Ростовская⁈
— Да! Говорят, её чуть какой-то всплеснувший зверь не погрыз, а она-таки совладала. Но это лишь слухи, потому что ни воевода, ни барон ни о чём таком не говорили.
Купец, осторожно поставив тарелку, заметно побледнел, и на его лбу выступили капельки пота. Потому что он догадался, что могла делать на горе Качканар княжна Ростовская… Но это были тёмные дела тако-о-о-ого масштаба, и за ними стояли таки-и-и-ие силы, что купец, судорожно сглотнув, потёр складки на шее.
— А про этих идиотов наших, которые не вернулись… Про них ничего не говорят? — он нервно застучал пухлыми пальцами по столу, лихорадочно раздумывая, как быть дальше.