Вот только дорога его пролегала мимо нашей гостиницы, а она как раз занялась огнём. Словно взорвалась — пламя полыхнуло сразу из всех окон, не оставив почти никому внутри шанса.
— Недобрый там огонь полыхнул, — вздохнул слуга, — Красный цвет был. Так горит орочья ярь, уж я-то знаю, ваше благородие, мил-батюшка воевода, как она вместе с телом выгорает, — и многозначительно замолчал.
— Мне из тебя каждое слово вытягивать, отец⁈
Захар встрепенулся и продолжил.
Завидев огонь, охвативший гостиницу сразу во всех окнах, и услышав ржание лошадей с заднего двора, Захар первым делом побежал вытаскивать Листика. Потом, выгнав перепуганных лощадей, он принялся помогать другим тушить пламя.
Сначала он, конечно, сунулся было в гостиницу: «Куртки-то замшевые, да рубашку заграничную, ваше сиятельство!» Но сам чуть не погорел, и его оттащили. Потом он принялся помогать другим заливать соседние дома, поливая из вёдер, чтобы они не погорели, ну и тушить пожар.
Гостиница, к сожалению, выгорела вся, крыша обвалилась, и жар там стоял такой, что никуда пока и не пролезешь. Поэтому Захар, наконец, вспомнил обо мне, любимом и дражайшем хозяине, да понёсся сюда, на рынок.
— Да что ты мне о пожаре-то? — спросил воевода, — Когда ярь-то полыхнула?
— Эээ, — Захар почесал затылок, — Ну, мне так показалось… Это ведь только когда пожар начался, а потом-то обычный огонь был. Дерево да краска.
— Вспоминай, отец! Всё говори, а коль не уверен, и врать не бойся.
— Ну, ежели так, мил-батюшка… Я в жизни-то и видел только раз, как живой орк… — тут он поперхнулся, — Видел, как красная ярь горит, но я ж сам ещё мал был.
До меня только-только дошло, что это означает. Что в гостинице самовоспламенился какой-то орк, причём сгорел именно его источник, с «красной ярью». Ну, наверное, потому у орков и красные руны, что их ярь красного цвета?
Эх, а я ведь даже ни одного постояльца не видел. Кто-бы это мог быть?
— Пламя это как бы… ваша милость… дверь выбило. Я буду врать сейчас, не сочтите за дерзость! Сначала голубое, потом фиолетовое… а там и… — тут Захар весь ссутулился, потому что рядом стоял барон Демиденко, который сверлил моего слугу таким взглядом, будто желал, чтобы тот со своими новостями тоже самовоспламенился, и прямо сейчас.
— Продолжай, — коротко бросил барон, и я понял, что его гневил не мой слуга, а сама эта ситуация. В одночасье мирный Качканар оказался набит монстрами, убийцами и чёрными колдунами, будто и нет тут никакой бароновой власти.
— А потом красным, ваша светлость, господин барон, а тут как вся гостиница-то полыхнёт! И народ из окон прыгать, — пролепетал бледный Захар, — Не велите казнить, ежели соврал, но как помню…
Барон только отмахнулся, и тут же притянул к себе орка-городового. Судя по эполетам на форме, тот был высокого звания.
— Егор, мне смута в городе не нужна! Новость такая — да, на рынке была чёрная волшба, но дружина злого колдуна убила, а Грецкий просто на смотре был. Все живы, здоровы… — он вздохнул, покосившись на воеводу, — Только трое хороших парней отдали свои жизни, защищая княжну. А гномы спускались, чтобы помочь нам против чёрной волшбы и спасти Качканар. Только так, понял?
— Будет сделано, ваша светлость!
— Все, кто другие слухи распускает — под мороком колдунов, так и скажите. Не поймут, можете розгами, но чтоб с умом, ты меня понял⁈ А то знаю я вас…
— Обижаете, господин барон.
— Самых непонятливых просто в поруб, посидят, успокоятся, ясно? Пригрози, что они ради мародёров глаза народу отводят.
— Всё равно ж недовольные будут, ваша светлость.
— А мне от их любви, что, порядка в городе прибавится? Они если правды ищут, пусть не языками чешут, а на Конжак идут ведьму ловить! — барон вспылил, но тут же успокоился, — Сегодня непонятливых в поруб, завтра уж разберёмся, ничего с ними там не случится.
При слове «ведьма» я глянул на Платона Игнатьевича, но его вечно хмурое лицо невозможно было прочитать.
— Понял, господин барон, будет сделано, — сказал городовой и, прихватив помощников и пару дружинников, удалился.
— Орчек это сгорел, полукровка, Иван Вячеславович, — проворчал воевода, и барон лишь хмуро кивнул, — Если сначала голубой цвет был, то деет он человеческой волшбой.
Демиденко как раз покрутил в пальцах стилет, оставленный городовым.
— Да понял я уже, и мне это не нравится, — он посмотрел на прикрытый труп купца, — Делишки у купца тёмные, говорят, были. Может, кто-то заметает следы?
Я уловил его мимолётный взгляд. Ну нет, сволочь, мою тётку ты не приплетёшь, пока я сам с ней не поговорю.