Такой у Ключарева был тон, почти дружеский. На самом же деле он был сильно раздражен, и это вот-вот должно было всплыть на поверхность. Пока еще было начало разговора.
— Очень приятно, — сказала подруга жены. Она была полная, даже пышная медлительная женщина. Ключарев подумал, что ей только и сидеть у телефона сутками напролет. С такими формами и с таким задом. Это он уже начал раздражаться.
— Извините меня, но я буду с вами резок. Мне надоела ваша телефонная суета.
— Что? — Она не понимала. Она была медлительна.
Ключарев, стараясь сдерживать себя, пояснил:
— Прекратите звонить моей жене насчет этого несчастного Алимушкина. Перестаньте ее нервировать и дергать. Имейте совесть. Имейте снисхождение к обычной и в меру счастливой семье, которую незачем перегружать всеми бедами и всеми горестями, какие только есть вокруг.
— Но я не думала, что эти звонки...
— А думать нелишне. Это так просто понять — вы же не даете ей жить спокойно.
Подруга жены молчала, она растерялась. Ключарев еще раз извинился за резкость. Потом спросил:
— Вы к нему заходите, к Алимушкину?
— Очень редко.
— Вот и продолжайте его иногда навещать. А нас оставьте в покое — ясно?
Подруга жены была заметно обижена. Медлительная и толстая женщина, она обожала говорить по телефону, а теперь у нее отнимали такой повод для звонков. К Алимушкину она была вполне равнодушна, но ведь должны же люди, и тем более подруги, о чем-то говорить, и должны же они общаться.
Ключарев объяснил ей еще раз:
— Поймите, из-за ваших звонков жизнь моей жене не в жизнь и радость не в радость. Человек хочет жить и радоваться жизни, а вы мешаете. У нас и без Алимушкина полным-полно друзей и родственников, которые тоже болеют...
Он все сказал. И теперь ждал ответа. Наконец та, поджав губы, выговорила:
— Больше я не буду звонить.
— Э, нет. Так дело не делается.
— А как же?
— Вы позвоните ей еще раз и успокойте. Сочините ей что-нибудь приятное. Скажите, что Алимушкин выздоровел, что он бодр и весел. Что все хорошо. И что Алимушкин уезжает... ну хоть на Мадагаскар в длительную командировку.
— На Мадагаскар?
— Ну например. Чтобы закрыть, так сказать, тему. Чтобы моя жена больше о нем у вас не спрашивала, — вы меня поняли?
— Да.
— Я уйду, а вы ей позвоните, — вы меня действительно поняли?
— Да.
— Всего вам хорошего.
Он ушел. На улице сыпал снег. Снег сыпал теперь и утром и вечером.
Когда Ключарев пришел к нему на другой день после работы, Алимушкин уже лежал пластом — без движения и без языка. Увидев Ключарева, Алимушкин начал хватать ртом воздух — он хотел сказать что-то приветственное, а улыбнуться не мог. Теперь и полуулыбка у него не получалась. «Удар у него опять был. Врач сказал, сильный», — лепетала суетившаяся возле Алимушкина тихая рязанская старушка. Это была его мать, прибывшая по телеграмме. Ключарев утешал ее. И еще он дал ей некоторую сумму денег на всякие там расходы. Старушка закивала головой, как болванчик, и заплакала: «Спаси тебя бог, милый». Ключарев ушел, а она осталась сидеть возле сына. На голове у нее был белый платок в горошек. Старушка сидела как застывшая. Она не понимала, что же это за беда и что же это за горе такое, если ее сын, такой сильный и такой веселый и «уже выучившийся на инженера», лежит теперь пластом и не может сказать ни слова.
Ключарев вовсе не хотел избавить себя от того, что бы думать и помнить об Алимушкине. Он хотел избавить от этого жену. Она была слишком уж нервной и слишком чуткой. Ключарев решил, что болезнь затяжная, и решил, что будет время от времени Алимушкина навещать, а жене не скажет.
Он не сказал, и его не спросили, потому что в доме были шум, и гам, и суета, и сторонние разговоры: приехала теща. Она прибыла довольно торжественно. Был подарок жене Ключарева. Был подарок сыну Ключарева. Был, разумеется, подарок и дочери Ключарева. Подарки были не очень дорогие, но выбранные с любовью.
А на другой день лукавить с женой нужды уже не было. Потому что она сама сказала:
— Прости, что я тебе надоедала и посылала к нему...
— К кому? — поинтересовался Ключарев.
— К Алимушкину...
И жена радостно сообщила, что звонила подруга и что наконец-то новости хорошие — у Алимушкина все наладилось. Алимушкин опять бодр. Алимушкин опять остроумен... Жена стала рассказывать подробности. Эти подробности были любопытны и даже в некотором роде изысканны, потому что подруга — любительница телефона — постаралась на совесть. Она вложила душу, и старание, и даже талант в последний всплеск темы, которую приходилось закрыть. И теперь жена Ключарева эти подробности пересказывала. Она была радостна. Она улыбалась. Она говорила и говорила. А Ключарев слушал. Он слушал вполне заинтересованно. И даже переспросил:
— Куда, ты сказала, он отбывает в командировку?
— На Мадагаскар...
И теперь Ключаревы заговорили о другом, тем более что тема была и волнующая, и куда более близкая. Сын-девятиклассник на соревнованиях взял первое место почти на всех снарядах. На перекладине он получил девять и семь — удивительный результат для юноши. Им заинтересовались известные тренеры. Молодого Дениса Ключарева собирались послать на общесоюзные соревнования.
— Молодец, сын! — так сказал Ключарев.
Жена конечно же восторгов не проявила, более того, в глазах ее мелькнул знакомый Ключареву испуг — как бы чего не случилось? Перекладина — снаряд опасный. Но сын тут же вмешался в разговор и успокоил ее: не робей, мама, зачем мне, мамочка, срываться с перекладины, у меня же за это два балла снимут? И засмеялся. Он держался гордо. И в то же время весело. О нем так и хотелось сказать — Ключарев, сын Ключарева.
4
В пятницу Ключарев дал согласие заму. Он дал согласие в общих словах, но по существу это уже значило «да». И вот зам водил Ключарева из комнаты в комнату: ну, как вам будущие сотрудники? Нравятся?
— Нравятся, — отвечал Ключарев. В институте формировался новый отдел: он получался из слияния двух лабораторий и еще каких-то разрозненных научных сотрудников. Отдел формировался заново, и Ключареву, чтобы сесть в начальники, не надо будет кого-то спихивать или через кого-то перешагивать.
Сейчас он думал именно об этом. А зам говорил о том, какой это будет замечательный отдел. Мощный. Современный. И, надо полагать, дружный, — вы слышите, Ключарев?
Ключарев сказал:
— Как же не слышать, вы это в третий раз говорите.
— Я и в сотый скажу, — зам засмеялся. — Я вас соблазняю.
— Я уже соблазнен.
— А я вас соблазняю и дальше, чтобы не передумали.
— Справлюсь ли?
— Ну-ну. Перестаньте!
Продолжая фразу, зам на ходу пожал руку одному из сотрудников и добродушно подмигнул: работайте, дескать, работайте, я вас отвлекать не буду. Он кивнул еще двум сотрудникам. И еще одному пожал руку. Они с Ключаревым шли вдоль рабочих столов и негромко разговаривали: