Эта часть леса была незнакома ей, хотя она и верила, что по-прежнему находится в пределах Фризии, просто заблудилась немного. Ей казалось, что, если она повернёт налево, то вернётся на злополучную поляну, а если возьмёт вправо, то окажется на пути к монастырю… Значит, рассудила Ирис, нужно продолжать идти всё время прямо, за солнцем: ведь оно садится за Холодным морем…
Идти вперёд и вперёд, подбадривала себя девушка, только не стоять на месте. Когда двигаешься, не так хочется есть. Ирис сожалела о том, что накануне вечером отказалась от угощения, которое ей любезно предлагал Адальрик. Едва она подумала о молодом дерзком треве, — и он возник перед ней как наяву: в высокой меховой шапке, с блестящими чёрными кудрями, с сияющими серебристо-серыми глазами… Какое-то странное чувство, неведомое прежде и волнующее, окатило Ирис тёплой волной. Она вспомнила, как он смотрел на неё, протянув ей мех с водой, и её охватила сладкая грусть. Ах, если бы только на нём не было этого зелёного плаща с клыкастым вепрем, который наводил на неё необъяснимый ужас! А, с другой стороны, кто-то же защитил её от человека, напавшего на неё с намерением убить? И разве это не мог быть Адальрик?..
Ирис замедлила шаг. Ужас, пережитый ею этим утром, снова напомнил о себе, вызвав вопросы, на которые у девушки не было, да и не могло быть ответов. Кто и за что пытался убить её, вчерашнюю монастырскую послушницу? Выходит, среди похитителей не было согласия: ведь, если маркиз Гундахар выполнял приказ короля Рихемира и вёз её как пленницу, то тот, кто напал на неё, подчинялся кому-то другому? Кому? Кто ненавидел её так люто, что желал её смерти?..
Почувствовав головокружение, девушка обхватила руками ствол высокой, прямой, как свечка, старой сосны. Вокруг стояла глухая тишина. Иногда её нарушал стук дятла или внезапный резкий крик сойки, от которого Ирис вздрагивала. Надо идти дальше! Однако отчего так кружится голова? Почему такая слабость во всём теле? Упасть бы и забыть обо всём… уснуть и проснуться в родительском доме ребёнком, увидеть, как мама возится у печи, готовит ей завтрак… А сейчас она бы не отказалась от маленького кусочка мяса… Перед глазами у Ирис появились рыцари вокруг костра и их ужин — румяная, поджаристая тушка лесной дичи… Жир стекал с неё прямо в огонь, шипел, а по воздуху плыл дразнящий аромат жареного на костре мяса…
Путаные, причудливые мысли начали одолевать Ирис. Вдруг она решила, что должна вернуться на поляну, к маркизу Гундахару и его рыцарям. Какая же глупая она была — убежала! У них была еда и вода, а среди них — тот, кто спас её от убийцы, защитил её… Ну и что, что её похитили из монастыря и везли в неизвестном направлении? Может, на самом деле всё было бы не так худо?
Ирис тяжело дышала и ещё крепче прижималась к стволу сосны; она даже не заметила, как, мечтая о кусочке мяса из рыцарского ужина, начала грызть кору. «Что со мной? — удивилась Ирис. — Не с ума ли я схожу?» Ей стало страшно и невыносимо грустно. Неужели это конец? Неужели сорвётся с небес, угаснет и исчезнет в безвестности звезда её жизни? И она больше не увидит ни дедушку, ни своих земляков из Туманных Пределов, ни… Тайгета?
При воспоминании о Тайгете, которого Ирис упрямо и безотчётно считала выжившим, у неё защемило сердце, по щеке сбежала слеза.
Зачарованно слушал лес, и не могли понять сосны-великаны, почему плачет у их подножия одинокая девушка, как отважилась она нарушить их вековечный покой и неподвижную тишину.
Смахнув слёзы рукой, Ирис побрела дальше, с трудом переставляя ноги и минуя кучи сухого бурелома. Вдруг она услышала какой-то шум, похожий на всплески воды; в лицо повеяло речной свежестью. Ирис прислушалась, и сердце её радостно забилось. Теперь она ясно слышала журчание воды — и из последних сил поспешила на этот призывный спасительный голос леса. Молодая еловая чаща преграждала ей путь; колючие хвойные ветви больно били по лицу. Ещё немного… ещё пару шагов… И вот наконец перед глазами Ирис возник лесной ручей, торопливо бежавший по серым, белым и чёрным камешкам. Девушка легла на землю и стала пить холодную, показавшуюся ей сладкой, воду жадно, прямо из ручья. Потом умылась, ополоснула шею, отползла к небольшому деревцу и, счастливо улыбаясь, закрыла глаза.
Ирис так устала, что не прошло и минуты, как она задремала. Вечерний ветерок овевал поцарапанные руки девушки, её белую шею, ласково, точно материнская рука, ворошил непокорные вихры пепельных волос на макушке. А солнце, уже спускавшееся за верхушки сосен, укутывало её приятной дремотой.