Слабые отзвуки таинственного голоса растаяли, и теперь со стороны дверного проёма до Эберина долетали звонкие птичьи голоса. Эберин открыл глаза и увидел, что пещера заполнена дневным светом. Он не мог, как ни старался, найти объяснение тому, что слышал. Может быть, ему всё приснилось? Может, это был бред, вызванный горячкой и слабостью? Тогда отчего у него такое ощущение, будто ему доводилось и прежде слышать этот голос? Кто мог прийти в пещеру, чтобы предупредить его? Кто ещё мог знать о тайне, которую он поклялся хранить до решительного часа?..
Увидев, что раненый проснулся, Ансварт поспешил подойти к нему со своим питьём, настоянным на целебных травах.
Боль в ране затихла, и Эберин осторожно приподнялся.
— Я слышал голос, — заявил он в надежде узнать от старика объяснение тому, что произошло перед рассветом.
— Голос? Чей? — Ансварт посмотрел на него, широко открыв удивлённые глаза. — Кроме нас двоих здесь никого не было.
Эберин не собирался спорить со стариком — у него не было причин не верить ему.
Глава 25
Ирис, с рукодельем в руках, сидела на круглой бархатной подушке в глубокой нише у окна. Лицо её было задумчиво и печально. После размолвки с Адальриком, когда юноша на своё предложение руки и сердца получил от неё отказ, они больше не виделись. Вопреки внешней невозмутимости, которая изумляла служанок (те судачили о гордячке с севера, и их шепотки долетали до ушей маркиза), тайная тревога и страх перед неизвестным будущим мучили девушку. Она могла только гадать, какое наказание за строптивость придумает для неё Чёрный Вепрь, но твёрдо знала, что никакие силы не принудят её уступить.
Ах, если бы только она не была наследницей ареморского престола, если бы её судьба не соприкоснулась с судьбами могущественных людей королевства, всё могло бы сложиться иначе!.. Кажется, она смогла бы даже отказаться от титула правительницы Фризии, уступив его самому храброму и мудрому мужчине племени, и посвятить себя простой и уютной семейной жизни… Оба титула, которые ей пророчили и из-за которых возникло столько жарких споров, она с радостью обменяла бы на титул благочестивой супруги молодого маркиза Тревии. Да, наверное, она бы согласилась на это, но — в иных обстоятельствах! В иных! Ведь она понимала, что, даже если бы помыслы Адальрика были чисты и далеки от выгоды, он не сумел бы избавиться от влияния своего отца. Робкий и нежный росток любви, который мог бы в скором времени превратиться в пышный и яркий цветок, был безжалостно затоптан тяжёлым сапогом маркиза Гундахара. Возможный брачный союз, который мог бы соединить два пылких сердца и осчастливить две молодые жизни, рассыпался под гнётом корыстных желаний и тщеславных стремлений…
Ирис невольно вздрогнула, услышав протяжный ржавый скрип, — обитая железом дверь открылась, впуская в покои незнакомую посетительницу.
Волосы, с медовым отливом сквозь седину, выбивались из-под глубокого капюшона, надвинутого на морщинистый лоб; уголки бледного рта были чуть приподняты как будто в смутной улыбке; светло-голубые глаза, под поредевшими, тоже седеющими бровями, глядели пытливо, зорко.
Женщина вошла смело, но, сделав пару шагов в сторону Ирис, вдруг остановилась. Слегка склонив голову, она приветствовала девушку, однако с места так и не сдвинулась.
— Няня, ты ли это? — вскричала изумлённая Ирис и, вскочив с каменного выступа, бросилась в объятия гостьи. — Но что же с тобой сделалось за те годы, что мы не виделись? Ты поседела и высохла, твой стройный стан сгорбился, руки стали костлявы и жилисты! А ведь я помню, что прежде ты была первой красавицей в Туманных Пределах!
— Настала зима для розы, и она поблекла под дыханием Холодного моря, — ответила Теодезинда с грустной улыбкой. Она погладила девушку по волосам и прибавила ласковым голосом: — Зато ты, моя маленькая Ирис, выросла и превратилась в настоящую красавицу!
Ирис медленно отстранилась от неё и, вздохнув, не удержалась, чтобы не признаться:
— Ах, няня, всё-таки ты счастливее меня; ты познала любовь человека, который был для тебя дороже всех на свете. Мне только семнадцать лет, я хочу жить, любить и быть любимой, а моё сердце уже разбито!
— Девочка моя, кто же посмел причинить тебе такую боль?! — с горечью воскликнула Теодезинда. И тут же тихо прибавила: — Хотя я, кажется, догадываюсь…
После этих слов она пристально вгляделась в лицо Ирис, в её глаза, обрамлённые длинными чёрными ресницами, и спросила:
— Разве его признание в любви к тебе было неискренним?
Ирис отошла к окну; какое-то время она молчала, и со стороны могло показаться, что вниманием девушки завладели слуги, суетившиеся в замковом дворе.