Я не чувствую никакой вины. Я никогда в жизни не обманывала Джеймса, только один раз, и я сделала это из любви к нему. У нас была чудесная супружеская жизнь, и я сердцем чувствую, что он никогда не лгал мне. Никогда. Но, как я сказала, я не чувствую за собой вины.
Перестаньте плакать, Мерседес, прошу вас. Вы должны поддерживать в нас силы и не обращать внимания на остальное. Многое и так слишком тяжело, чтобы еще заставлять сиделок оплакивать нас.
Так-то лучше.
Вот и улыбка, которая мне так нравится.
И можно мне еще глоточек чаю?
2. Джеймс
Мама всегда звонит в девять тридцать утра. Многие считают это странным, но мне кажется это вполне разумным. Это значит, я не должен сам звонить ей и я начинаю день, узнав о событиях, происшедших в мире, что всегда интересно. В мире, полном писателей и юристов, банкиров и политиков.
У нас с Элен всегда была очень спокойная жизнь, поэтому было очень занимательно узнавать из первых рук новости о людях, о которых пишут в газетах. Элен никогда не отвечала на звонки в это время, потому что мы оба знали, что это мама. Не то чтобы Элен не любила говорить с мамой, они прекрасно ладили, и Элен была удивительно ласкова с ней. С самого начала она решила, что мы должны поддерживать с ней тесные отношения и приглашать ее к нам на ленч или обед раз в неделю. Еще она совершенно точно выбирала тон разговора. Иногда мама делала ошибки, вызванные капелькой снобизма, но боже мой, насколько правильно Элен себя вела!
Она смотрела на маму большими голубыми глазами.
«Прошу прощения, миссис Харрис, но вам придется мне помочь. Мы никогда не ели устриц в приюте»… Или — у них в приюте не было чаш для ополаскивания пальцев, или закуски к аперитиву, или еще какой-нибудь маминой выдумки. Ее поведение обезоруживало, и мама, после некоторых колебаний, очень скоро поменяла к ней отношение. Она искренне и откровенно восхищалась Элен.
Она также знала, что я никого не любил раньше и никого не полюблю потом. Я ясно понял, что Элен будет моей женой, вскоре после того, как я увидел ее в первый раз, в платье точно такого же цвета, как и ее голубые глаза. Она часто носит вещи такого цвета — шелковые платки, блузки. И домашние платья и халаты. Это то, в чем все видят ее и сейчас.
Семья, мои дяди и их дети, — все всегда хотели, чтобы я работал в Сити, как мой отец. Но у меня к этому не лежала душа. Мне была противна сама идея. Вместо этого я настоял на том, что буду заниматься торговлей антиквариатом. Я пошел на курсы истории искусств, и вскоре я женился на Элен, все произошло стремительно. Элен учила меня модно одеваться и не пользоваться старомодной одеждой, которую я обычно носил, а выглядеть более убедительно. Вести беседы о мебели восемнадцатого века. Она одобрила идею сообщать в прессе об интересных экспонатах. Отдых, как она говорит, остался в прошлом.
У меня несколько антикварных магазинов в стране, и я регулярно выступаю по телевидению в качестве эксперта.
Я выбрал свой собственный путь и очень горжусь этим. Как я горд тем, что женился на Элен. Несколько дней назад исполнилось двадцать шесть лет со дня нашей свадьбы. Элен даже захотела выпить немного шампанского вечером. Мы принесли к ней в больницу несколько хрустальных бокалов и бутылку шампанского. Она выглядела такой же красивой, как в день нашей свадьбы.
Потом мы пошли обедать: мама, Грейс и я. К счастью, Грейс не настаивала, чтобы этот неотесанный Дэвид пошел с нами. Мы пошли в маленький французский ресторан, куда мы с Элен часто заходили до ее болезни.
Мама предложила тост: «За одну из самых счастливых супружеских пар, которые я знаю», она произнесла это звенящим голосом. Я улыбнулся понимающей нежной улыбкой.
Это была та же самая женщина, которая четверть века назад ругалась и плакала, умоляя меня не жениться на девушке, о которой мы не знаем ничего — ни истории ее жизни, ни ее родителей, кроме того, что она выросла в сиротском приюте.
Грейс разделяла взгляды на наше супружество. Она сказала, что мечтает, чтобы ее брак с Дэвидом был хотя бы вполовину таким же хорошим, как наш. Она сказала, что все ее друзья жалуются, что их родители постоянно ссорятся и сводят счеты. В ее жизни такого никогда не будет. Она не помнит, чтобы были какие-нибудь споры.
— Я тоже, — просто сказал я.
Еда в ресторане казалась мне безвкусной, как нарезанный картон. Меня опять охватило чувство несправедливости происходящего. Почему этот брак подходит к концу? На будущий год, даже уже через несколько месяцев, мы будем говорить о моей покойной жене. Какой смысл в том, что Элен, в своей жизни не обидевшая и мухи, умирает, а другие, жизнь которых была полна злобы и жадности, остаются жить? Почему я сижу здесь, за столом, и говорю дежурные фразы матери и дочери, когда я хочу быть рядом с койкой Элен, держать ее за руку, говорить, какое было хорошее время и что я не помню прошлого без нее и не представляю будущего без нее?