Нельзя сказать, что я терпела все его выходки. Я ему всегда возражала, как могла, и всегда старалась ответить тем же, что от него получала. За исключением, конечно, одного — детей. Он может наказать меня беременностью, а я не могу отплатить той же монетой. Я сказала ему, что если он собрался в Америку, то пусть едет один, а я вернусь домой, и что может взять с собой мальчиков. Но вместо этого домой уехал он сам — уладить «неотложные деловые вопросы», а меня оставил здесь одну. А что у меня будет еще ребенок, я узнала потом.
Не слишком веселый день рождения!
Я ненавижу здесь все, но понимаю — такова моя судьба. Когда родится дочь, станет лучше. Теперь уже недолго ждать, возможно не больше двух недель. Вечером я почувствовала, как она шевелится. Недолго, но я успокоилась, хотя девочка до сих пор не перевернулась вниз головой, как должно быть к этому сроку. Я представляю ее рождение как тяжелый заплыв против огромных бурунов, которые не пускают ее, уносят обратно. Вот как рождаются детишки — гребут изо всех сил против течения, достигают берега и расправляют легкие, чтобы крикнуть с облегчением.
И мне надо тужиться, надо быть сильной, сделать все, что могу. Иногда вспоминаю, как Каролина, которую мой отец бросил одну на улицах Копенгагена, сама нашла дорогу к нашему дому. Позже она рассказала мне об этом, потому что мама так никогда и не решилась, полагая, что молодой девушке слушать такую историю слишком неприлично, а отец, видимо, просто все забыл. Но Каролина не забыла, и воспоминания о том случае затаились в душе на всю жизнь и, словно домовые, приходили по ночам во сне.
Отец приехал в Копенгаген из небольшого городка рядом с Орхусом, в Северной Ютландии. Он женился на моей маме, наполовину шведке, и организовал свое дело, связанное с покупкой и продажей мебели. Дело оказалось прибыльным, и он через некоторое время подумал, что неплохо нанять прислугу, которая помогала бы маме по дому. Он написал домой на ферму и пригласил племянницу. Их семья была очень бедной и многодетной. У отца не возникало и сомнения, что там с восторгом избавятся от одного из детей. Поехала Каролина, пятнадцатилетняя девочка. Ей предстояло пересечь Большой Бельт и Малый Бельт на пароме, а дальше ехать на поезде — и проделать все это путешествие самостоятельно. Девочка никогда нигде не бывала, не умела ни читать, ни писать. Будто зверек, будто скотина с фермы.
Отец встретил ее на железнодорожной станции. Это далеко от нашего дома, несколько миль, а бедная девочка оказалась совсем дикаркой. И когда ей приспичило, она поступила так, как обычно поступают в деревне: просто отошла в сторону — в данном случае к водосточной канаве, — подняла юбки и помочилась на улице. Отец был так поражен, так разозлился, что развернулся и побежал от нее прочь. Он забыл — или заставил себя забыть, — что у него дома так делали все. Но теперь он стал почти джентльменом, поэтому помчался прочь без оглядки, выбирая кривые улочки и безлюдные переулки.
Каролине пришлось как-то добираться до дому. Она никого не знала. Говорила на таком жутком диалекте, что многие просто не понимали ее. У нее не было адреса, она помнила только фамилию Каструп, никогда раньше не бывала в городе, даже в Орхусе. Но все-таки отыскала дорогу. Проплутала до полуночи, но нашла наш дом. Я так и не поняла, как ей это удалось. «Я спрашивала людей, — говорила мне Каролина. — Я спросила не меньше, чем у сотни. У каждого встречного». К счастью, когда она в конце концов добралась до нас, отец не отправил ее обратно.
Она проработала у нас прислугой много лет. Когда мне исполнилось шестнадцать, умерла мама, и Каролина тоже умерла от огромной раковой опухоли на спине. Ей было не больше тридцати двух или тридцати трех лет. Она уже болела, когда рассказала этот случай. Он стал для меня примером, мысль об этом поддерживает меня, когда я близка к отчаянию. Я говорю себе: Каролина смогла, и я смогу. Я выдержу все и выйду победителем.
Расмус дал о себе знать и прислал деньги. Хансине расплывалась в улыбке, ее жирное лицо покраснело и чуть не лопнуло пополам, когда она принесла утром письмо. Она не умеет читать, но узнала его почерк и датскую марку.
«Любимая Аста, — пишет он, — моя дорогая жена». Хотя в жизни он со мной так не разговаривает, смею вас заверить. (Кого это — «вас»? Неужели я начала разговаривать с дневником?) Впрочем, не важно. Появились деньги, а мы как раз подумывали, что и фрикадельки нам не по карману и надо ограничиться ломаным печеньем и буттерином.
Пришло извещение на денежный перевод в семьсот крон, что составляет приблизительно сорок фунтов. Более крупную сумму не разрешается пересылать. Я предъявила извещение в почтовом отделении на Лансдаун-роуд, и мне сразу обналичили его, не задавая вопросов и даже не улыбаясь моему акценту.
Теперь, во всяком случае, я смогу купить материал, чтобы сшить одежду для малышки. Впрочем, если честно, я уже купила в большом универсальном магазине «Мэтью Роуз» на Map-стрит белый батист, покрывало и белую шерсть, чтобы вязать. Я смогу заплатить доктору, если придется за ним посылать, когда начнутся роды. Но надеюсь, до этого дело не дойдет. С другими детьми все прошло быстро, особенно с бедным маленьким Мадсом. Без осложнений, хоть и очень болезненно. Мы позовем доктора, если возникнут сложности. Кроме того, будет помогать Хансине, как и при родах Мадса. Она знает, что надо делать после рождения ребенка, умеет перевязывать пупок (Хорошо, что я пишу по-датски. Не хватает еще, чтобы кто-нибудь прочитал.)
Расмус снова в Орхусе. Хоть и говорит, что не собирается задерживаться надолго, дал адрес, куда писать. Чем он там занимается? Он так называемый инженер, не знаю, как еще сказать. Не представляю, кем на самом деле он работает. Может, кузнецом — во всяком случае, он умеет подковывать лошадь. Так же хорошо управляется и с другими животными. Хвастается, что большинство бродячих собак перестают лаять, когда он заговаривает с ними, и самое смешное — так и есть. Животные любят его. Жаль, что он не так ласков с женой.
А еще Расмус умеет мастерить из дерева. Он мог бы работать краснодеревщиком, если бы захотел. Но он презирает такую работу. Машины — вот что ему по душе. Однажды он сказал — муж редко рассказывает мне о чем-нибудь, вообще говорит со мной мало, но об этом все же сказал, — что хотел бы «поставлять автомобили в Англию». Я считала, что автомобили в Англии уже имеются, даже здесь ездят каждый день, но он, оказывается, имел в виду автомобиль для каждого. «Представь день, когда у каждого будет свой собственный автомобиль!» А что станется с лошадьми, спросила я, с поездами, омнибусами? Но он не ответил. Он никогда не отвечает на мои вопросы.
Несомненно одно — никаких автомашин в Орхусе нет. Может, Расмус там пытается занять денег? Кажется, где-то на краю земли, в Хьёринге, у него есть богатый дядюшка, но мне что-то не верится в существование этого дядюшки. Хорошо, что Расмус не мусульманин, иначе наверняка занялся бы поиском второй жены, чтобы жениться на ней за пять тысяч крон.
Сегодня вечером Хансине вошла в гостиную и остановилась, теребя фартук. Должно быть, деньги улучшили мое настроение, поскольку я пригласила ее присесть и немного поболтать со мной. Еще в детстве я читала одну книгу, переведенную на датский с английского. Там рассказывалось о мужчине, попавшем на необитаемый остров. Не помню, как его звали. Этот мужчина был очень одинок, и когда на острове обнаружился другой человек, он так обрадовался, что теперь есть с кем поговорить, что даже не обращал внимания, что это был негр-дикарь. С Хансине я чувствовала себя приблизительно так же. У меня нет больше никого, с кем бы я могла поговорить, лишь мальчики семи и пяти лет. Но даже беседа с неграмотной служанкой иногда предпочтительнее их глупых бесконечных вопросов.