Поэтому было совсем неудивительно, что он покинул Дом Галереи вместе с ней. Словно давние знакомые, спотыкаясь и почти падая, они погружались в клубы холодного воздуха. И вот уже его рука через ее пальто и все надетое под ним дотянулась до ее тела. Им потребовалось немного времени, чтобы найти такси. Устроившись в разных углах машины, они молча взирали друг на друга. Наконец они добрались до места. Ему хорошо запомнилось, как он переступил порог ее дома, что означало его первое проникновение в иной, еще почти целомудренный мир, средоточие новых запахов, в своеобразную женскую обитель, в это широко раскрывшееся перед ним логово. Именно тогда ему пришла в голову абсурдная мысль, что это, наверное, вполне естественно, когда самка завлекает самца в свою нору.
7
Оба вошли в длинную узкую прихожую, где было несколько дверей. Они вели в кладовку, ванную комнату и кухню, представлявшую собой крохотное помещение без окна, где весь день горел свет. И наконец, в спальню, настоящую нору, поражавшую обилием ковров и подушечек, возле стола стоял стул. Огромная кровать была квадратной формы. Они расположились на приятной мягкости и толщины матраце, несколько минут молчаливо обменивались взглядами, не прикасаясь друг к другу.
Потом он приблизился к Лючии, слегка дотронувшись до нее. Его пальцы нежно заскользили по ее лицу, лбу, скуле, щеке и носу, затем по губам, шее и груди. Она спокойно сидела перед ним и, испытывая гордость за свое тело, лишь разглядывала его. Когда его пальцы преодолели мягкую округлость и на какое-то мгновение задержались на самом возвышенном бугре, он, расстегнув блузку, стал ее снимать. При этом не возникло никакой неловкости. Лючия не пыталась его ни ободрить, ни сдержать его порыв. Она вообще замерла, предоставив ему свободу действия, лишь наблюдая за тем, как он овладевал ею: осторожно, пытливо, как настоящий исследователь, открыватель, желавший понять, как все это будет происходить в будущем. Словно сознавая, что сможет еще неоднократно все это повторить, он не спешил, ведь им вовсе не предстояло то, что они бурно сольются в экстазе, их не ожидала какая-то борьба, дикие объятия. Это было ритуальное действо, реализованная идея. Доверившись ему (поначалу он не должен был обращать на это ее внимание), она уступила инициативу и только однажды издала какой-то звук, похожий на мысленно оформленный вздох, при этом внимательно разглядывая его своими широко раскрытыми глазами. В них он почувствовал любопытство, стремление понять суть происходящего и выражение согласия, мол, все это позитивно, все так и должно быть. Тем не менее оставалось ощущение, что он ни разу не переступил ее внутренние границы как индивидуума и даже фактически не прикоснулся к ним. Они обладали друг другом до некоторой степени чисто зрительно, как бы на значительном расстоянии и как бы на ходу. И хотя происходящее носило черты откровенно животного происхождения, причем с элементами инстинктивности и самоутверждения, он всегда усматривал в этом и элемент сознательного действа и тем самым, как ему вдруг странным образом казалось, нечто от культурного акцентирования. Впрочем, он не мог, а может, и не хотел отбросить это очевидное противоречие.
Так завязался его контакт с этой женщиной, который с самого начала с обеих сторон напоминал одностороннюю любовную связь — терпимость и проявление власти или как раз властные отношения без насилия, словно печаль употребленности и хладнокровие употребления, к радости обоих, составляли общее целое. Уже тогда у него сложилось впечатление, что речь идет о невозможности существования равновесия между связью с этой женщиной и непреодолимой отдаленностью и даже холодностью, с которой он взирал на все происходящее как бы со стороны. А может, в этом и была невозможность любви, позволившая ей как самочке приманить его и завладеть им. Эта страсть неизбежно подвела его к той грани, где он пошел на компромисс, подчинился и согласился с ролью подневольного самца. В итоге, может быть, именно его отказ от того, чего так страстно желала она, стал предпосылкой ее счастья. Например, он обнаружил у нее и ревниво охранял некоторые отвратительные места (это название он придумал сам), так сказать, дистанционные кольца, личные «предохранители» (прежде всего в отношении физиологических секретов, а это — море слез, мокрых и липких, которое постоянно вызывало в нем лишь горькое отторжение). Он не пожелал капитулировать, опасаясь утратить в себе остатки неодобрения, свою отстойную невосприимчивость к происходящему. Другой импульс исходил опять же от нее. Она тоже пользовала его, прибегая к насилию, выжимая максимум возможного. Открывшись ему, она бессовестно заставила в нее войти. А однажды сама навалилась и в результате овладела им. При этом она так активно взяла его в оборот, что у него застыла кровь в кончиках пальцев, что потом перешло в долговременный болезненный зуд. Причем она смотрела на него с какой-то странной гордостью и уверенностью в том, что совершила нечто серьезное и весьма значимое. Уже при первой встрече он ощутил эту значимость в них обоих. Она заключалась в том, что их связи были уготованы ограниченные рамки. Он осознал обреченность и тщетность их связи и вместе с тем ее неизбежность. Впоследствии он порой резко противостоял ей, даже причинял боль — не физическую, скорее словами, причем хладнокровно и даже жестоко, что как бы накапливалось в нем и затем выплескивалось на нее. Тогда она, Лючия, заливалась слезами, но без тени упрека, вовсе не озлобляясь против него, как если бы случилось непоправимое в отношении чего-то окончательно устоявшегося или кто-то страдал бы от причиненной боли. Фактически своим поведением она вовсе не стремилась его в чем-то убедить или от чего-то отговорить. Это было естественной реакцией на то, что любовная связь тесно переплелась с болью от сознания ее нежизнеспособности. Нередко ожесточенность исходила и от нее самой. Иногда после нескольких дней отсутствия она подсаживалась к нему и словно отдавала себя ему в наказание (за что?), провоцируя его на жесткую реакцию, после чего горько плакала, как от изнеможения. Нет сомнения, что между ними существовала собственная правда, а насилие было лишь выражением того, что присутствовало в их отношениях. Тогда он не понимал этого и ей так же говорил, например, объявил, что спит с ней только в этот раз, чтобы затем расстаться: в ответ бесчисленные (попробовать бы их все пересчитать?) потоки соленых и мокрых слез текли по лицам обоих (из-за чего он ненавидел ее еще больше), завершаясь очередной последней вакханалией, обогащавшей новейший опыт безумия и эмоционального зашкаливания.