– Да, это было легко, – пробормотал Арман, и его выражение лица снова переменилось: точно так же смотрела Адель после знакомства с ведьмой-убийцей в Марльё. Его злило, что лгать не во благо оказалось так просто; количество времени и сил, вложенных в это дело, казалось Арману ничтожным по сравнению с тем, как ловко он уводил от неловких вопросов мадам дю Белле, дразнил Хольцера и даже препирался с датчанином Свеном. Для этого почти не пришлось прибегать к биографии Хартманна, хватило пообщаться с ним самим, а дальше… дальше все люди одинаковы. Он сумел обмануть сестру, скрывая от неё ожог, точно так же он сумел обмануть послов, Милоша, пана Росицкого, старейшин…
– И ты не передумал? – Милош покосился на него и предпочёл обратиться к Берингару.
– Нет, не передумал. Конечно, я был разочарован и в своей теории, и во многом другом, но посол Хартманн продолжал настойчиво добиваться книги… он не мог не привлечь внимание. Я полагал, что рано или поздно он вспомнит о печати, догадается о крови – как ни крути, настоящий посол в прошлом был близок к книге, ближе, чем нам всем хотелось бы. Об этом мы с вами также не знали, но у старейшин была теория, одна из многих, что кровь потребуется для овладения книгой. Ближе к концу осени они сами её опровергли – и испытали невероятное облегчение, ведь теперь получится свалить решение на других…
– Непочтительно, – заметил Милош.
– У меня больше нет иллюзий по этому поводу, – сухо ответил Берингар. – Итак, с тех пор решало собрание и только собрание, но Хартманн мог зацепиться за идею с кровью, я бы на его месте поступил так же. Свойства книги нестабильны, она менялась на наших глазах; наверняка тот, кто повязан с ней кровью, обладает мощным преимуществом несмотря ни на что, ни на какие другие условия выбора. Я бы назвал это логикой чародейства, поскольку многие обеты, в том числе господина писаря, требуют кровной жертвы.
– И писаря поэтому убрали?
– Поэтому тоже: его связь с артефактом, очевидно, была сильнейшей. Что касается дома господина Арманьяка, до пожара там наверняка оставались следы чар, не все из которых одобрял совет старейшин.
– А дальше? – потребовал Арман, утративший интерес к гибели писаря. – Что дальше решил ты?
– Я решил: раз Хартманн, которого я вижу, так уверен в победе, это не Хартманн, – сказал Берингар. – Ему ли не знать, что слабый колдун без особой связи с книгой может добиться своего на словах, но споткнуться на ровном месте, дойдя до дела? То, что Арман успел рассказать нам о его юности, вполне подтверждает, что он не раз оказывался в таких ситуациях. И больше не хотел.
– Гарантия, – Арман снова улыбнулся одними губами, глядя в потолок. – Гарантия успеха. Риск и страховка в одном флаконе… Как обычно… я или не я… оборотень к тому же… Знаете что? Я всё ещё удивлён, что ничего не заподозрили его приятели. Настоящий Хартманн просто не дожил бы в таких условиях. Холод, сырость, лестницы…
– А что с ним?
– Что-то с сердцем, я не уточнял.
– Вот и он не уточнял, – предположил Берингар. – Наши хитрые старики не чужды разговоров о здоровье, но только в том случае, если это не противоречит их интересам.
Они помолчали, обдумывая услышанное и смиряясь с ним, только у Армана в голове было пусто – он отключился от всего, как только разговор прервался. Затем потребовал, так же капризно и жёстко, как в прошлый раз:
– Поколдуйте. Прошло достаточно времени, я уверен, всё уже в порядке.
Берингар с Милошем переглянулись, но не стали ничего говорить: оборотень не до конца избавился от чужих привычек и сам в глубине души это понимал. Какое-то время Милош ругался с пулями в своей ладони и в конце концов воскликнул:
– Глупые вы куски свинца! У меня ничего.
Берингар ограничился тем, что покачал головой. С точки зрения магических следов он ничего не чуял, не видел и не слышал.
– На что это похоже? – спросил Арман, не успев подумать, что вопрос для любого колдуна болезненный. К счастью, друзья предпочли отшутиться.
– На то, как ухаживаешь за девушкой, а она не отвечает, – описал Милош.
– На прогулку с завязанными глазами, заткнутыми ушами… и заложенным носом, – ответил Берингар и слегка улыбнулся.
Если бы Арман был в себе, он бы почувствовал без всякого труда, как им сейчас тяжело и страшно, но возвращение никак не приходило – он по привычке, которой так просто не отнять, держал себя в рамках господина посла и мыслил не совсем так, как хотел бы сам. Отчасти эта броня – доспех, блестящий снаружи и смазанный ядом изнутри, – берегла его от отчаяния, от бессмысленной истерики, которая напугала бы друзей ещё больше.