Стоит прохладный, ветреный октябрьский день, на небе ясно, ни облачка, кожаное сиденье «мерседеса» настолько остыло, что за первые две минуты, пока не заработал обогрев кресел, холод успевает пронизать меня сквозь брюки. Я направляюсь к водопадам, съезжаю на одну из бесчисленных грунтовок, уходящих в лес в том месте, где водопады обрушиваются в реку Буш. Ставлю машину там, где, как мне кажется, мы с Карли когда-то вместе лишились девственности, и, может быть, подсознательно надеюсь пробудить духов нашего прошлого, заставить их заступиться за меня. Пробираясь сквозь кустарник к реке, я вспоминаю, как медленно и неловко мы занимались любовью той ночью, и мне приходит в голову, что то, что так часто называют потерей невинности, является, по сути своей, ее высшим проявлением. Я выхожу из леса у подножия водопада и оказываюсь на краю огромного бурлящего водоема, в который с шумом обрушиваются два потока. По берегу, как и следовало ожидать, разбросаны бутылки из-под пива, смятые жестяные банки, рваные выцветшие упаковки от презервативов, бычки и сломанные пластмассовые зажигалки — все снаряжение, вся мишура ритуального шествия подростков к вершинам сексуального взросления. Просидев несколько минут под холодными, жалящими брызгами, я решаю, что пора забраться повыше, для лучшего обзора.
Я проезжаю подальше по главной дороге, мимо территории «Портерс», и сворачиваю на избитую грунтовку, ведущую через лес к вершине водопадов. Эту узкую дорожку, на которой едва-едва хватит места для одной машины, в разные времена называли и Дорогой Девственницы, и Половым проездом, и Тропой Большого Траха, и Проспектом Проституции; не удивлюсь, если в последующие годы ей придумали десятки новых имен. Когда ехать становится невозможно, я вылезаю из машины и прохожу пешком последние двадцать метров до проржавевших перил над водопадами. За ними виден обширный округлый выступ, где зачастую сидели самые бесшабашные подростки, пили свое незаконно купленное пиво и выкидывали пустые бутылки прямо в бурлящие воды, которые трехметровым каскадом обрушивались прямо у них под ногами. Именно с этого места бросились в водопад все немногие легендарные личности. Я перелезаю через перила и начинаю медленно пробираться к выступу; кое-где сползаю сидя, наконец, останавливаюсь на относительно плоском участке и осторожно выпрямляюсь. Прямо передо мной вода бешеным потоком несется вниз, в реку. Ближе уже не подберешься — разве только прыгнуть в водопад, и от его оглушающего шума в сочетании с немедленно покрывшей меня с головы до ног холодной водяной пылью я совершенно теряюсь, даже почва как будто уходит из-под ног, хотя вроде бы положение у меня устойчивое. Когда ты в такой близости от столь мощного явления природы, сразу и страшно и весело; и вместе с тем на этом возвышении, наедине с водопадами и вдали от всего остального, чувствуешь какое-то особое успокоение.
— Привет, Гофман!
Одного только голоса, прозвучавшего так неожиданно, достаточно, чтобы я потерял равновесие, и какую-то долю секунды я чувствую, как мой центр тяжести предательски подается вперед, прежде чем я рывком возвращаю тело назад, одновременно отчаянно взмахнув руками для противовеса.
— Привет, Шон, — говорю я. — Какими судьбами?
Он стоит, небрежно облокотившись о перила, в своем кожаном плаще и голубых джинсах, докуривая сигарету. Надо же, откуда он взялся? На какое-то мгновение у меня мелькает мысль о том, что это просто совпадение.