И ведь не сказать, что в Мэннивее было хорошо с едой, чего стоила стряпня в большинстве трактиров Разнодорожья! Но будучи серебряной хантой и имея возможность пообедать в «Алой жемчужине», привыкаешь к хорошему.
— Сытно ли вам, служивые? — голос первого из вошедших был весел, будто спрашивал нечто забавное.
Лисы нестройно промычали в ответ, стараясь выглядеть довольными, хотя физиономии у них были кислые, а мысли горькие, в приправу к местной еде.
— Сойдет, — сказал Дик, ковырявший иглой-бронебойкой в зубах.
— Ох и ладный стол для вас свищуровы собрали! В Землеце завсегда так, защитников Холмов с дороги привечаем, коней-людей посылаем, последним делимся. А то и понятно, как не делиться, что б мы без вас делали, спасители!
Бесстыже льстящий золтыс оказался плюгавеньким мужичонкой. И не только из въевшейся грязи с ногтей до волос, но из нескладной низенькой фигуры, клочковатой жидкой бороденки, из старой одежонки, которая была ему велика. Из манеры двигаться шаг-впришаг: сделал шаг, переступил с ноги на ногу, будто не уверен, стоило ли вообще сюда идти, или лучше повернуть в другую сторону. Узенькое лицо тоже было с таким вот бесхитростным выражением и одновременно очень понимающее: мол, ну что вы, вижу-вижу, о чем тут говорить. В общем, странный был человек. Тем не менее, Ханка при его появлении сразу сжалась и опустила голову еще ниже, чем раньше.
— Пора о делах перемолвить, уважаемые, — вкрадывал золтыс. — Девка, рыбоньку свою из проруби вынь, да поди в светлицу.
Черная коса быстро, молча и ловко исполнила: вытянула люльку и захлопнула люк в полу. Обойдя печку с надрывающимся дитем в руках, открыла неприметную плетеную занавесь и шмыгнула за нее. В большую, просторную комнату с окнами, где, оказывается, что-то шили и перебирали другие женщины.
Со старостой пришли трое: слева мялся неуверенный, лысеющий смотритель Холмов с большим родимым пятном на лице и новенькой, дорого сделанной Малой Книгой в руках. Посередине замерла подтянутая, седая алхимичка — лет пятидесяти, в фартуке, который не оставлял сомнений в ее роде деятельности. Справа стоял молодой мужик, крепкий, как и большинство в Землеце, в короткой бороде. Светлые, блеклые глаза выделялись на почти черном лице.
— Это Френ, господа хорошие, наш смотритель. Готов денно и нощно вам вспомогать в деле семи-надесятого Холма. Вот Илза, по науке старшая, а вдруг пригодится. И Беррик, над юнцами хозяин.
— А тебя как звать, староста? — с плохо скрытой антипатией поинтересовался Дик.
— Да так и зови, луковый человече, старостой, — ответил золтыс, оглядывая рэйнджера с головы до ног. — Не молод я.
— Что с детьми? — сморгнув все эти сотрясания воздуха, прямо спросила Алейна.
— Не с детьми, милостивая жрица, с юнцами, — тут же ответил Беррик, выступая вперед. Видно тоже волновался и не хотел попусту тратить время. Голос у мужика был зычный, сразу слышно, что привык перекрикивать гвалт. — Прокляты тьмой, плохо дело. Так не расскажешь, надо вам посмотреть, внизу…
— Чего же вы сюда тащились с делегацией, время теряли, — сказал, вставая, Кел. — Ведите к вашим проклятым.
Земляне глядели на Лисов каждый по-своему озадаченно. Взбираясь вверх по лестнице, они тянули нелегкие сумы, где доверху набились: приторная лесть, напускное участие, деланые улыбки и поклоны; в обмен ожидали обычного: горделивой похвальбы, апломба, мелочной торговли. И никак не готовности приступить к чужому делу без лишних просьб.
Впрочем, они еще плохо знали Лисов, у которых каждая голова думает и тянет в свою сторону.
— Господин хочет сказать, — перевел рэйнджер, — что наша ханта не против оказать услугу вашему поселению. Особых церемоний не надо, мы люди простые. Ведите.
— Господин не хочет сказать, что ханта будет работать забесплатно, — с усмешкой поправил его Кел. — Но прежде, чем решать и бить по рукам, надо посмотреть.
— Меня вообще ваши дети не интересуют, — резко и утомленно выдохнул Винсент. — У нас серьезная беда, у всего Мэннивея! Кто-то чрезвычайно могучий и, судя по всему, хитрый, рвется на свободу, каждый час промедления может привести к тому, что он вылезет из-под Холма. А вы со своим деревенским сглазом…
— В общем, пойдемте, — отрезала Алейна.
Хмуро сколоченный барак топорщился на небольшом возвышении чуть в стороне от стены поселения. Даже цвет его, мокро-серый, почти черный, отдавал ветхой, угрюмой тоской. Тяжелый дух распухшего дерева дышал в лицо. Вокруг теснились густые зеленые ивы — и полуголые паучьи, с легкой белесо-розовой бахромой, которые росли только в Холмах.