С первого взгляда в воспоминаниях легко найти опору шаблонному мнению о фанатизме мусульман. Самое упоминание франков сопровождается традиционной фразой: «да проклянет их Аллах», «да покинет их Аллах», – но часто в эпитете «дьяволы»-франки сквозит известное уважение перед их военной доблестью – единственным качеством, которое признает за франками Усама. Это нужно подчеркнуть, потому что его представление сложилось не только благодаря войне, но и мирным сношениям. Самая возможность последних обнаруживает, что фанатичные фразы – только традиционная формула, которой и говорящий не придает внутреннего содержания. Она не относится к христианам вообще, и для нее нельзя было бы подыскать религиозную основу: не надо забывать, что среди придворной челяди Усамы много христиан, и не только охотничьих или стремянных; врачи той эпохи – почти исключительно христиане, и все они мирно живут при дворе мусульманских князей как раз во время ожесточенной борьбы их с крестоносцами.
Первое пребывание в Дамаске дает Усаме возможность близко узнать франков в их обыденной обстановке. Иерусалимские тамплиеры становятся его «друзьями», как он сам называет этих франков, забывая теперь про титул «дьяволы»; какой-то рыцарь предлагает взять его сына в Европу для настоящего рыцарского воспитания. В общем, жизненный опыт накапливает у него в этой области скорее горькие картины: коварство иерусалимского короля, не останавливающегося перед грабежом беззащитных женщин, для которых им самим была дана охранная грамота; жестокость Танкреда, приказывающего выколоть пленному герою не левый, а правый глаз, чтобы он в сражении не мог ничего видеть, если придется закрываться щитом; торгашество рыцарей при выкупе пленных – все суровые примеры жестоких нравов могли бы составить и более мрачную характеристику франков, чем та, которую дает Усама. В полном противоречии с его здравыми понятиями оказывается «божий суд», грубые развлечения, дикое невежество в медицине, и он тонко подмечает, что только те франки становятся воспитаннее, культурнее, которые дольше живут в мусульманской стране. Этот вывод нам кажется странным: мы вспоминаем, что мусульмане нисколько не уступают в жестокости и коварстве своим христианским противникам, что примеры такого рода легко было бы подобрать в тех же самых воспоминаниях. Только одна черта проводит резкую грань между Востоком и Западом, эта грань настолько ясна, что сразу можно разглядеть, где в эту эпоху культура выше – в Европе или Азии. Черта эта – культура ума, потребность в ней и органическая связь ее с жизнью. Отец Усамы, этот вояка и охотник, ночи посвящает каллиграфии, переписывая Коран; он, кроме того, поэт; сын его не только поэт – он литератор, историк и богослов, для которого самая тяжелая утрата в жизни – потеря книг. И это не единицы, такова вся среда. Нас не удивляет, что существовал «дом мудрости» в Багдаде, а «дом науки» в Каире – этих центрах тогдашней образованности, но из воспоминаний Усамы мы узнаем, что «дом знаний» был и в маленьком городке Триполи. И вот, когда Триполи был взят крестоносцами, два соседних эмира сейчас же едут к ним выкупать не драгоценности, не святыни, не женщин, наконец, а двух человек – ученого и каллиграфа. Едва ли пришедшие с Запада люди знали, что двигало душами их восточных собратьев, а если и знали, то едва ли могли понять.
Благодаря воспоминаниям Усамы мы ближе знакомимся с типом мусульманского рыцаря; мы знаем его теперь лучше, чем знали его современники в Средние века, чем знала его масса крестоносцев. Мы видим отчетливо обе стороны, и невольно нас охватывает глубокое сострадание. Невольно кажется, что народы сделали бы лучше, если бы меньше сражались и больше старались понять друг друга. Нас поражает громадный размах войн, которые велись тогда, и ничтожество достигнутых результатов. Крестоносцы не могли усмотреть, что у мусульман культура стояла выше, была более тонкой, более блестящей; под влиянием ее христианская цивилизация Средних веков могла бы окрепнуть и очеловечиться, могла бы подойти ближе к тому синтезу, который и теперь далеким идеалом мерцает перед взорами людей. Этого не случилось, и конечно, пути истории имеют свою разумность. Заслуга воспоминаний Усамы в том, что они показывают, как могла зарождаться взаимная симпатия между отдельными представителями мусульман и христиан, Востока и Запада. Самая возможность этой симпатии в такое время и в такой обстановке служит лучшим доказательством возможности ее существования и между целыми народами, целыми культурами.